Робинзонетта
Шрифт:
– Бедняга, – вздохнула Мари.
– Что это! Посмотрите, он прислонился к дереву. Он как будто не может держаться на ногах… Боже мой!..
– О, Боже! – подхватила Мари.
Они увидели, что господин Гюро вдруг протянул руки, пытаясь уцепиться за иву, но потерял равновесие, упал и остался неподвижно лежать на траве.
– Бежим, бежим скорее! – закричала Мари и, не дожидаясь ответа, побежала по крутому скату дороги.
Пьер бросился вслед за ней.
Через несколько секунд они были на месте. Взяв господина Гюро под руки, Пьер приподнял его и прислонил спиной к иве. Матушка Бюрель, которая была менее проворна
– Похоже, это кровь прилила к голове; развяжите ему галстук, расстегните жилет, намочите водой платок и положите на голову; может быть, это скоро пройдет.
Действительно, больной вскоре пришел в сознание, но остался в каком-то глубоком оцепенении. Его глаза смотрели, не видя ничего вокруг, его рот раскрывался и издавал какие-то невнятные звуки; он пробовал делать какие-то бессознательные движения…
Проходившие мимо мужчина, женщина и девочка подошли к ним.
– Нельзя оставлять его здесь, – сказала Мари, – надо пойти в деревню и известить его домашних, но это далеко, и кто знает, что может случиться, прежде чем вернешься!.. Пощупайте, какие у него холодные руки; ему надо бы выпить чего-нибудь горячего. Не отнести ли его в башню? Мы разведем огонь и согреем больного.
Взяв господина Гюро под руки, Пьер приподнял его и прислонил спиной к иве.
– Ты права, – ответила мамаша Бюрель, – в таких случаях нужна срочная помощь. Пьер с этим мужчиной отнесут его туда. Я поднимусь вместе с ними, и мы сделаем все, что в наших силах. А ты тем временем сбегаешь к нему домой, чтобы сообщить о случившемся дочери.
Так и сделали. Через несколько минут господин Гюро уже лежал на кушетке Мари, окруженный всевозможной заботой; к несчастью, эта забота не имела почти никакого успеха: состояние больного не улучшалось.
– Может быть, надо пустить кровь, – сказал мамаша Бюрель, – но мы сами не сможем этого сделать.
Так как из деревни никто не появлялся, они уже начали было думать, что с Мари что-то случилось. Но вскоре прибыл священник в сопровождении нескольких женщин.
Мари нашла дом господина Гюро запертым. Она сообщила о несчастье соседям. Бросились искать Грибью; для этого пришлось обойти несколько кабаков. От него узнали, что молодые господа отправились путешествовать на несколько дней и неизвестно куда. Когда его попросили сбегать за доктором, он ответил, что ему нет никакого дела до случившегося. Тогда отправились к священнику, который тотчас же послал за доктором и поспешил к больному. Он пришел как раз в ту минуту, когда у господина Гюро появился проблеск в сознании и он спросил, где находится.
– У славной девушки, которая была бы счастлива, если бы все заботы, которыми она окружила вас, могли вернуть вам здоровье, – ответил священник, указывая на стоявшую у изголовья кровати Мари; она из скромности старалась избегать взгляда господина Гюро.
– Выпейте это, – сказала матушка Бюрель, подавая ему укрепляющий напиток, – выпейте, и все будет хорошо.
Этот голос, по-видимому, произвел благотворное действие на господина Гюро.
– Да, да, спасибо! – прошептал он. – Благодарю вас, благодарю!
И две большие слезы скатились из его глаз, которые он переводил с Мари на мамашу Бюрель.
Вдруг он произнес:
– А Жюли! Где Жюли?
– Не беспокойтесь, – сказал священник, – ваша дочь придет.
– О, да, я знаю! – уверенным тоном ответил несчастный отец. – Она такая добрая, такая добрая, моя Жюли!..
Его глаза закрылись; он произнес еще несколько бессвязных слов, сделал несколько судорожных движений и захрипел… Священник осенил его крестным знамением и стал читать молитву, к которой, преклонив колени, присоединились все присутствующие.
Доктор пришел, когда сердце старика уже не билось.
Через Грибью узнали, что в этот же день в семье Гюро произошло очень неприятное объяснение: дочь с зятем объявили о своем намерении расстаться с ним и поселиться в городе. Гюро ни за что не хотел лишиться присутствия горячо любимой дочери. Но напрасно старался он убедить их изменить свое решение. Сразу же после этой сцены, настояв на своем, они уехали, чтобы выбрать себе новое место жительства. Старик впал в отчаяние, которое привело к нервному срыву; это и послужило причиной его смерти.
Чтобы отдать последний долг покойному, но еще больше из уважения к Робинзонетте на похороны господина Гюро пришла большая часть жителей деревни; возможно, тем самым люди хотели выразить порицание его бездушной дочери.
Когда шесть дней спустя супруги снова появились в деревне, молодая женщина была поражена не столько неожиданной потерей отца, сколько мыслью, что он испустил свой последний вздох у этой маленькой плутовки, которой она все еще не могла простить бегство из их дома.
Впрочем, эта смерть, по-видимому, повлекла за собой множество изменений в супружеской жизни молодой четы. Согласия, с которым муж и жена действовали против отца, теперь уже не существовало между ними. Сначала молодой хозяин отлучался на короткое время, потом он стал все чаще уходить из дому и отсутствовать все дольше и дольше; а поскольку он, как правило, брал с собой Грибью, то его супруга почти все время оставалась дома одна.
Она мучилась, беспокоилась, но была слишком горда, чтобы доверить кому-либо свои чувства. Правда, они и без того постепенно сделались очевидными для всех. Кроме того, Грибью первый разболтал все подробности. В один прекрасный день он явился в деревню, одетый в странную ливрею, которую носил с каким-то смешным самодовольством, и из его слов нетрудно было заключить, что зять господина Гюро вернулся к своей прежней жизни, в кружок подозрительных типов, среди которых он играл ведущую роль. Грибью пришел только затем, чтобы получить и доставить своему господину подпись жеманной барыни, как он теперь называл бывшую хозяйку.
Одним словом, легко можно было понять, что скопленные за долгие годы деньги, стоившие ростовщику столько усилий, хлопот и изобретательности, деньги, впитавшие слезы бедняков, очень скоро пойдут прахом.
С каждым днем ухудшались дела и усиливалась печаль молодой женщины.
Но при этом, в силу своего скверного характера, она была далека от мысли обратиться за советом и содействием к достойным людям; досадуя на все происходящее, она, напротив, обнаруживала еще больше упрямства и гордости. В одном только она, похоже, находила некоторое утешение – в страданиях других.