Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37
Шрифт:
Смущение было так же характерно для Поцелуевой, как для медведя – на роликах кататься. То есть примени какой-нибудь дрессировщик поталантливей методику кнута и пряника, Оксана Анатольевна вполне бы могла освоить науку смущения – она была очень талантливой особой. Но вот так вот, естественным образом… Смущение противоречило её природе. Впрочем, как и натуре Родина. Странно, что ранним утром в «пустынной» ординаторской эти два типчика внезапно обоюдно засмущались.
– Это сценарий, – почти прошептал Сергей Станиславович и покраснел. Покраснел, как краснеют только рыжие – он вспыхнул. – Вы с сахаром?
– Без. Сценарий? В смысле – сценарий?
– Сценарий
– Сценарий мыла?
– Оксана Анатольевна, что же вы повторяете?
– Я повторяю?
– Сценарий. Сценарий? Сценарий мыла. Сценарий мыла? – изобразил пантомиму Родин, по дороге рассыпая молотый кофе из пачки, которую держал в правой руке. Изобразил и обезоруживающе улыбнулся. – Ну, попробуйте сами вникнуть в смысл слова «сценарий» и словосочетания «сценарий мыла»… Вы телевизор смотрите? – подбодрил он совсем растерявшуюся Поцелуеву.
– Нет.
– Слава богу! – с облегчением выдохнул Родин. – Но вы же знаете, что существует такое понятие – «мыльная опера». Название уходит своими корнями в глубокую древность, когда по радио транслировали пьесы с продолжениями, а в паузах…
– …рекламировали мыло, – подхватила Оксана Анатольевна, начиная обретать своё обычное состояние.
Родин ограничился кивком и сделал вид, что его очень интересует, как кофе-машина производит собственно напиток из порошка и воды.
– Так вы пишете сценарии для мыльных опер? – ещё раз спросила она. И в тоне её сквозила не столько недоверчивость, сколько язвительность.
Сергей Станиславович снова только кивнул. Машина известила о том, что кофе готов: сперва презрительно и длинно плюнула, а затем – тоненько и жалобно пропищала. Он подал чашку Оксане Анатольевне. Изо всех сил стараясь не встретиться с нею взглядом.
– Спасибо, – машинально произнесла она, принимая чашку. И хотя Родин изо всех сил старался не только не встретиться с нею взглядом, но и не дотронуться до неё, передавая маленькую чашку из рук в руки, этого не избежать. Удивительно, что Оксана Анатольевна, так много значения придающая тактильности и возникающих в результате флюидов, как-то совсем на прикосновении Сергея Станиславовича не зафиксировалась. – Зачем?! – удивлённо воскликнула она.
– Платят хорошо, – буркнул Родин. – Одна серия – официальная месячная зарплата заведующего со всеми надбавками за категории, звания, регалии и выслугу лет.
– А санитарку с нашей Зинаиды Тимофеевны содрали? – хихикнула Оксана Анатольевна. – Она у нас тоже, когда не в настроении, своей шваброй прямо чуть не в зад тычет!
– Ну так а чего выдумывать? С натуры всегда достоверней. Только знаете что? – оживился Родин. – Сериальщики эти – это такая… Я, пожалуй, тоже кофе выпью. Ещё. Всё равно целый день работать.
– А я когда слишком много кофе выпью – наоборот, засыпаю. Парадоксальная реакция на кофеин.
– Как раз не парадоксальная.
– Не парадоксальная она только для тех, кто кофе не пьёт. А я кофе пью, как все здесь – литрами. Потому для меня такая не парадоксальная реакция – парадоксальная.
– Я вот в последний проект, над которым работаю, предложил эту санитарку ввести. Эдакий тарантиновский персонаж. Старую характерную актрису найти гораздо проще, чем молодых толковых, – вдруг горячо затараторил Родин. – Так мне продюсер сказал, что санитарка – лишняя! Представляете? В родильном доме санитарка ему – лишняя! С ума сойти! Тем более такая вкусная санитарка, как Зинаида Тимофеевна! А редакторы, редакторы?! Это вообще мрак! «Я два раза рожала – в роддомах всё не так!» Это
Поцелуева-Засоскина искренне расхохоталась в ответ на тираду Сергея Станиславовича.
– Вот вам смешно, Оксана Анатольевна. А у меня герой говорит крохотное такое. Вот это вот: «Смысл медицины очень прост. Вот главная её идея: всё в мире выучив до звёзд – всё за борт выбросьте позднее!»
– Ну и? Им и Гёте не угодил? У них другие любимые авторы?! – снова рассмеялась Поцелуева.
– Оксана Анатольевна, – подскочил Родин. – Позвольте, я поцелую вам руку!
– Пожалуйста! – протянула она руку для поцелуя, и Родин почтенно и где-то даже благоговейно приложился. – Но за что?
– Так за Гёте же! За него, родимого! Потому что редакторы спросили меня: «Почему стихи? Актёры не произнесут! Целевая аудитория не поймёт!»
– С каких это пор актёры разучились произносить стихи? – удивлённо подняла брови Поцелуева. – Это же вроде основополагающий базис…
– О-о-о!!! – чуть не рыком прервал её Родин. – Вы не видели те пробы, которые видел я! Актёришко, вихляясь, как раздолбанный кухонный шкаф, мучительно выдавливал из себя: «Ступайте к дамам в будуар…
– … Они – податливый товар! Их обмороки, ахи, вздохи, одышки и переполохи лечить возьмитесь не за страх…
– И все они у вас в руках!» – завершил цитату Родин. – Он не только был страшно ненатурален! Он ещё и о слова спотыкался. Какие там смысловые паузы! Какое там «верю!»… А продюсер смотрел на меня победоносно, мол, я же тебе говорил! Тут плакать надо, головой об плинтуса биться, а не торжествующе взирать. И кто им дал право решать, что целевая аудитория поймёт, а что – не поймёт. Или вот говорят мне: «Не надо писать “сурфактант”» – «А как же?! Как же, – спрашиваю, – писать?!» – «Напишите “такая плёночка…”» – «Где, – ору, – где “такая плёночка”?! В альвеолах?!» – «“Альвеолы” эти ваши тоже не надо! Целевая аудитория не поймёт!» – «Два врача разговаривают друг с другом. Акушер-гинеколог и неонатолог! Они не будут говорить друг другу “такая плёночка в пузыриках”! Вспомните хотя бы “Доктора Хауса”!» И что, как вы думаете, Оксана Анатольевна, отвечает мне продюсер? А? Нет, вы предположите!
– Ну, мне нравится «Доктор Хаус». Я, правда, не по телевизору. Я на дивиди. И несмотря на очевидные ляпы, я…
– Очевидные ляпы? Очевидные ляпы?! Да у них не ляпы! У них – сказка просто по сравнению с нами! Но нет! Вы предположите!
– Что в «Докторе Хаусе» неоправданно много красной волчанки?
– Нет! Он, продюсер, отвечает мне: «Моя мама Хауса не смотрит!» Всё. Приехали. Его мама «Хауса не смотрит»! Его маме непонятны слова «сурфактант» и «альвеолы»! – Сергей Станиславович аж побагровел от возмущения. – Ну так что теперь? У нас телевизор ещё и дебилы смотрят, и дауны. «Давай, Андрю-ша! – говорю ему, – голые сиськи будем гнать. Без слов любой целевой аудитории понятно!» – «Голые сиськи, – отвечает, – нельзя, брат Родин. Цензура». Нет, он на полном серьёзе мне это отвечает! А редакторша: «И Ницше уберите».