Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37
Шрифт:
На сей раз редактор действительно умоляюще смотрела Мальцевой в глаза.
– А заранее вы не могли мне позвонить, договориться?
– Ой, ну вы же такая безотказная!
Приехали. Вот тебе и грозная заведующая. Марго на ней ездит. Редакторы телеканалов погоняют… Кстати, о Марго. Кабинет! Если он всё ещё не отремонтирован, то она снесёт Маргарите Андреевне голову. Как Коннор Маклауд. Ей богу. Сил уже никаких нет. Впрочем, как и ключа от кабинета.
В приёмный покой внеслась Маргарита Андреевна.
– О, не успела приехать, уже рожаешь?
– Всё, можешь снимать повязку! – сказала старшая акушерка отделения обсервации Маргарита Андреевна Шрамко своей давней подруге, заведующей тем же отделением Татьяне Георгиевне Мальцевой. Заставив её эту самую повязку на глаза нацепить ещё в своём кабинете, торжественно проведя за ручки до её кабинета и посреди кабинета ту немного раскрутив, как в детстве, перед раундом игры в «Слепого кота». И сама же эту повязку с неё и сдёрнула.
Татьяна Георгиевна несколько ошарашено поглядела вокруг, глаза её приобрели испуганное выражение, затем она на несколько мгновений сфокусировала взгляд на постере-репродукции анатомического рисунка Леонардо Да Винчи «Плод во чреве матери» и, внезапно обессилено упав на новый диван, зарыдала. Зарыдала горько, взахлёб, как плачут только очень сильно обиженные дети.
– Ой, какой красивый кабинет у Татьяны Гео… – в двери засунула нос любопытная санитарка.
– Так, быстро вышла отсюда. Чего шляешься, заняться нечем?! – моментом выставила Марго санитарку и заперла дверь изнутри.
– Быстро рассказывай мне, что случилось!
Маргарита Андреевна по-хозяйски раскрыла новый модный холодильник, где стояли всё те же растворы и полупустая бутылка водки. Цапнула бутылку и быстро налила в крохотную рюмочку ледяной тягучей жидкости.
– Танька! Немедленно посмотри на меня и скажи, что случилось!
– Ни… Ни… Ни… Чего!… Не… Случи-и-и-лось! – подвывала Мальцева, отрицательно мотая головой и, не отрывая ладоней от лица, размазывала слёзы, льющиеся из глаз водопадом.
– Тебе что, ремонт не нравится? – Марго посмотрела на рюмку, приготовленную для подруги и, вздохнув, залпом опрокинула её в себя. – Ничего розового, никакого малинового и даже намёка на бордовый! Сделала всё, как Панин велел! Мы оба тебе сюрприз готовили. Он сам, лично, и мебель, и ткани выбирал. И даже этот холодильник. Вся ты теперь в любимом бежево-пыльном, твоего любимого оттенка, и бледно-зелёном – цвета твоей жизни. Так что – чего ревёшь?! – топнула ногой Марго.
– Ни… Ни… – Мальцева шумно всхлипнула.
– Так, всё! – Марго подошла к Татьяне Георгиевне и с силой оторвала руки той от лица. – Быстро объясняй мне своё «ничего»!
– Этот… пос…тер! – всхлипнула Мальцева. – Был в другой рамке!
– Ясир Арафат, мать честная! – всплеснула руками Марго. – Действительно, как я сразу не догадалась, из-за чего истерика. Какая трагедия!
Татьяна
– Это был сарказм. Тань, ты различаешь сарказм?
– А ты что, «Доктора Хауса» насмотрелась?
– О, как приятно слышать нотки ненависти в твоём голосе. Это так бодрит! Спасибо, Маргарита Андреевна, что так оперативно сделали такой прекрасный ремонт!
Старшая акушерка картинно замерла в ожидании реакции заведующей.
– Это был твой текст, если что, – так и не дождавшись благодарности, она отмерла.
Татьяна Георгиевна встала и налила себе водки в ту же рюмку, которой чуть раньше воспользовалась Марго. И молча выпила.
– Постер был в простой, чёрной, слегка потёртой рамке. Тонкой. Простой. Элегантной. Без ваших мудовых фестонов и блядских рюшечек, – мрачно прокомментировала она, проглотив пятьдесят холодной водки. И, немного помолчав, добавила: – И этот постер, в той рамке мне подарил Матвей. И ты, и Панин это знали.
– И я что?! – внезапно зло заорала Марго. – Должна сейчас упасть на колени и биться головой об этот свежеположенный дорогущий паркет? Возможно, я и знала. Возможно, ты до сих пор хранишь использованные менструальные прокладки, только потому, что их тебе купил Матвей. Очень даже может быть, что ты хранишь его нестиранную рубаху, точнее – истлевшую рубаху. Или трусы! Возможно, ты жалеешь, что закопала его, а не мумифицировала труп. И я, и Панин, зная, что этот постер в той рамке тебе подарил Матвей, просто-напросто забыли это! Потому что мы – не фетишисты. И не некрофилы, в отличие от некоторых тут! Мы поменяли эту ёбаную рамку к этому говённому постеру только потому, что всё здесь в бежево-палево-пыльно-оливковых тонах. Угодить хотели-с! Извините-с, барыня-с!
Прокричав всё это, Маргарита Андреевна обессилено упала на стул и, запрокинув голову, закрыла глаза.
– Маргоша… Маргоша, извини меня!
Мальцева подошла к подруге и неловко обняла её за плечи.
– Заперлись в кабинете и обнимаются. Точно как две старые лесбиянки, – проворчала Марго. – Отстань от меня со своими обнимашками, дрянь неблагодарная.
– Маргарита Андреевна, – Мальцева опасливо присела на свой новый стул за своим новым столом. – Я очень тебе благодарна. И за бежевый. И за оливковый. Только это… – Татьяна Георгиевна ещё раз оглядела кабинет. – Фестончиков и всякой… – она долго подбирала слово. – И всякой мишуры всё-таки немного чересчур.
– Ага! Надо было всё в чёрненькие потёртые планочки укатать, как я не догадалась! – язвительно пробормотала Марго.
– А… А куда ты дела… прежнюю рамку? – аккуратно и почти, как ей казалось, безразлично поинтересовалась Мальцева.
– Таня, я её выбросила. На свалку. В мусор. – Маргарита Андреевна посмотрела подруге прямо в глаза.
– Ну… Ну, ладно, – смутилась та, поглаживая свой новый стол. – А чего он такой лакированный. Чувствую себя какой-то… Глянцевой Барби какой-то! Лакированный стол, господи! И такие изгибы… И кресло. И занавеси какие-то… Разве у меня не должны быть моющиеся занавеси?