Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47

Соломатина Татьяна Юрьевна

– Вы должны дать им шанс ограничить количество людей в их мире – и они успокоятся, – привычно перевёл для Маргоши Святогорский. – То есть не буквально: «Всего лишь немного тепла, узкий круг общения. Только то, что нужно им самим». Святая заповедь матери аутиста.

– Да выучила я уже английский! – рявкнула Маргарита Андреевна. – «И грядущий в мир будет оттаивать!»

– Туда тоже можно! – язвительно заметил старый анестезиолог-реаниматолог. – Хотя точнее будет: дать им возможность ограничить число людей, бредущих в их мир, – и они отогреются.

– Так, переводчики-любители, тихо, ша! – рявкнул Ельский. – К сожалению, штиль, вызванный естественным успокоением гормональных бурь, долго не продлился. Лариса с сыном вернулись домой. Муж был слишком занят растущим бизнесом. И хотя за всё исправно башлял – на Ларису и сына у него времени не было. И женщина продолжила сходить с ума. И снова всю свою нерастраченную остервенелость перебросила на сына. Кроме детских площадок стала таскать его по разнообразным «школам» и «целителям». Тратила мужнины бабки – благо они были – на несусветную чушь, которую щедро толкают таким мамашам добрые бессовестные люди. У меня есть знакомая лошадиная тренерша, так она говорит: «Если матери больного ребёнка сказать, что ему помогут

сырые мозги соседей, то за последствия я не ручаюсь». И всегда находятся люди – причём в огромных количествах! – наживающиеся на чужом несчастье. Они будут продавать за бешеные тысячи «чудодейственное» одеяло из головного волоса тибетской чудо-крысы, на поверку оказывающееся обыкновенным одеялом стоимостью в три копейки. Будут рекламировать приложение к мощам святого дельфина – и поток жаждущих сдать им деньги не иссякнет. Но я не об этом. Не то не остановлюсь… Лариса в блоге начинает писать и о жестокосердном муже, который, признаться, уже падает с ног, но не устаёт за всё исправно платить. Сына наша ненормальная возвела чуть не в ранг Христа, призванного претерпеть за весь род человеческий. И вот не так давно впала уже и вовсе в то, что психиатр мог бы назвать «сверхценной идеей» – и не ошибся бы. Каждый месяц ей кажется, что она беременна. И должна сделать аборт. Потому что нормальные дети – ненормальны. Нормальные дети – плебс, уроды, слуги «звёздных» детей. Она провозглашает, что отныне нормальны только «особенные» дети. Муж нанимает несколько нянек. Которым даёт основное указание: беречь сынишку от матери. Но иногда Ларисе удаётся выкрасть дитя из-под опеки. И она тащится с Алёшкой куда-нибудь. На детскую площадку. В многолюдный супермаркет. В развлекательно-торговый комплекс. В парикмахерскую. Ещё куда – не важно, лишь бы народу побольше и мизансцена понадрывней. А с тех пор как «беременна» – и в женскую консультацию. Я мужику посоветовал поместить его бабу в хорошую частную заграничную лечебницу. Где бы её отрицание аккуратно перевели в смирение. Да и сына желательно пристроить в интернат куда-нибудь в район Калифорнии. Там совершенно чудесные спецзаведения для таких детей и взрослых. Правда, дорого. Но он уже может себе позволить. У меня есть приятельница в Штатах. У неё как раз всё нормально со смирением. И с мозгами. Но когда её дочери исполнилось восемнадцать лет – она наконец сдалась и поместила обожаемое чадо в подобный пансион. Потому что стала её опасаться. Дочурка чуть не убила мать в один из припадков, вызванных птичкой, залетевшей в окно. Тётка после так и сказала: «Я просто-напросто её боюсь».

Владимир Сергеевич замолчал. Все были какие-то слишком трезвые. И не очень весёлые. Если не сказать: «очень невесёлые».

– Так что же всё-таки с этим делать?! – воскликнула Настенька Разова, не выдержав. – Как же объяснить им? Как же…

– А ничего! И – никак! – ответил Владимир Сергеевич. – Для того и существует наше Общество анонимных врачей. Потому что нам самим ничего, кроме смирения, не остаётся.

– Для смирения с подменой понятий, – уточнил Святогорский. – Что мы можем сделать для тех, кто ничего не хочет сделать с собой? Что мы можем сделать для больных, если и здоровые ничего не хотят делать для себя? Не правда ли, Анастасия Евгеньевна? У нас для тебя маленький сувенир. В честь вступления в нашу ложу.

Святогорский порылся в своей вечной сумке с надписью «USSR» и достал из её недр белую хлопковую футболку. Развернул. На ней было написано: «Не подменяй понятия!» Футболка была размера на два меньше, чем требовалось Насте.

– В следующий раз будешь допущена на заседание Общества анонимных врачей, когда влезешь в эту маечку! – заявил Аркадий Петрович. – Если твой мозг имеет проблемы с обработкой информации – я могу дополнительно расшифровать.

Настя Разова лишь замотала головой, зайдясь в отрицании.

Через неделю она сняла квартиру. И купила абонемент в фитнес-клуб. И села на строгую диету. И ни разу за последующий месяц не пропустила занятия и не сорвалась на «пожрать». Что правда, ей никак не удавалось начать нестандартный, живой учебник по врачебной этике и деонтологии. Как только она садилась за его написание, дальше «оставайтесь спокойным и собранным» не шло. Удивительно! Тыдыбыр некогда была тысячником в ЖЖ, да и нынче аудитория в социальных сетях у неё была приличная. Но вот эти слова: «учебник», «пособие», «руководство» как будто колпаком накрывали её живую трепетную душу и неплохо соображавшие извилины. Но Настенька пообещала своему изрядно постройневшему отражению в зеркале, что она изменит отношение к этим словам и сумеет написать отменное, замечательное, превосходное… эээ… творение – да, творение! – по врачебной этике и деонтологии. Когда-нибудь. Когда будет известной. И будет заведовать кафедрой – непременно. И станет главным врачом. Или даже министром здравоохранения. Когда-нибудь, когда Настенька Разова перестанет мечтать и влюбляться. И подменит глупые мечты и дурацкие влюблённости реальностью рациональной разумной жизни…

То есть – никогда!

Кадр сорок второй

Нечаянно получилось

Татьяна Георгиевна Мальцева припарковалась, вышла из машины, пикнула брелоком – и энергично двинулась в сторону приёмного покоя.

– Здравствуйте! – автоматически поприветствовала она акушерку приёма, вскочившую со стула и вытянувшуюся во фрунт. Затем прошла через смотровую обсервации, по коридору мимо родильно-операционного обсервационного блока, подошла к дверям кабинета заведующей, достала из сумочки ключи и…

И поняла, что это уже давно не её кабинет. Все эти кренделя, занавесочки и диванчики, устроенные тут Марго [41] , сейчас принадлежат Засоскиной. Мальцева забрала только свой постер [42] , некогда подаренный ей покойным мужем.

– Оксана Анатольевна на пятом! – подобострастно изогнулась санитарка.

Татьяна Георгиевна развернулась и пошла обратно. Теперь надо снова выйти на улицу и зайти в родильный дом через парадный вход. Кабинет начмеда по акушерству и гинекологии – фактически главного врача родильного дома – находится в административной части здания. Она уже более полугода начмед, но в состоянии глубокой задумчивости ноги несут её в обсервацию. Привычка свыше нам дана, замена счастию она.

41

См.

«Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27–37». Маргарита Андреевна Шрамко, старшая акушерка обсервационного отделения, насильно делает ремонт в кабинете своей заведующей-подруги, которая противится хоть каким-нибудь переменам на своём привычном месте работы-жизни.

42

Постер анатомического рисунка Леонардо да Винчи «Плод во чреве матери». См. «Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27–37», кадр тридцать девятый «ЦА».

Глубокая задумчивость была вызвана звонком из прошлого. Из недавнего, но тем не менее прошлого. На фоне таковой насыщенности жизни событиями и делами даже недавнее прошлое порой кажется стариной глубокой. Вчера вечером ей позвонил Иван Спиридонович Волков. И попросил о встрече. Его сынишка, небезызвестный Татьяне Георгиевне бывший интерн акушер-гинеколог Сергей Иванович Волков [43] (ныне довольно-таки известный в Москве модельер и портной), недавно женился. И страстно хотел ребёнка. Уже даже спроектировал концептуальную люльку и нашил тряпок громадьё. Но дитя никак не зачиналось. И вовсе не потому, что Сергей Волков (модельер, в отличие от врача, избавлен от обязанности носить на себе отчество, как черепаха дом) женился на бородатом парне. Кое в чём он был донельзя гормонально и ментально консервативен – ему нравились девушки. Нет, разумеется, его привлекала и мужская красота. Ох, как Серёжа Волков понимал Константина Романова [44] , написавшего некогда в своём дневнике: «У меня странный характер: я обожаю красоту, но вовсе не женскую – красоту мужественную… До сих пор мысль о любви к женщине мне скучна и противна, я хочу силу, свободу, лихое молодечество, удаль…» Только недалёкий и нечистый ум может узреть в таких откровениях стигмы гомосексуализма. Сергею Волкову нравилась мужская красота и – да – удаль и сила. Недоступная ему самому, но так ярко выраженная у иных мужчин. Для которых хотелось шить. Впрочем, кому, кроме отдельно взятых ботанов, придёт в голову читать дневники великих князей? Иногда, когда в своих собственных дневниках Серёжа Волков писал, что ему нравится запах сирени, он посмеивался. И даже размышлял над тем, как воспримут это потомки. Неужто как признак альтернативной половой ориентации? Разве может нравиться нормальному мужику запах сирени? Или кадры из фильма «Джордж из джунглей», где безупречно прекрасный Брендан Фрейзер в безупречно прекрасно скроенной и сшитой рубашке, распахнутой на груди, носится бок о бок с безупречно прекрасным жеребцом? Сила. Свобода. Лихое молодечество. Удаль. Тут, как сказал Майк Карлуше, любуясь спортсменом: «Нет, я не гомосексуалист, но теперь я понимаю, как ими становятся!» [45] Сцены любовного мордобоя из «Торчвуда» Серёже Волкову тоже очень нравились. Он находил это забавным: и тебе страсть, и тебе влюблённость, и тебе – вот уже где точно! – абсолютное равноправие! Но Серёже Волкову на самом деле просто нравилась красота. Любого нормального человека влечёт к красоте. Любому нормальному человеку приятна красота. Вот и Серёже Волкову было по душе всё красивое. Закаты и рассветы. И красивые платья. И собаки. И даже милая сухонькая опрятная старушка, каждый день покупающая плюшки в том же магазине, что и он. Что же он теперь, зоофил? Геронтофил? Нет. Сергей Волков – жизнелюб в свободном полёте. Был. А потом вдруг вместо старушки в магазин пришла заплаканная девушка. Бабушка заболела. Не смогла выйти за любимыми плюшками.

43

Историю такой необычной мутации – из акушера-гинеколога в модельера – см. в книге «Роддом. Сериал. Кадры 1–13», кадр второй «Подвал». Об отношениях Мальцевой и Волкова-старшего см. в предыдущих «сезонах».

44

Имеется в виду великий князь Константин Константинович Романов, внук императора Николая I, двоюродный брат императора Александра III, двоюродный дядя императора Николая II, морской офицер, президент Российской академии наук, поэт, драматург, переводчик, выступавший под литературным псевдонимом «К.Р.». Отец восьмерых детей, любящий муж, последний из Романовых, умерший естественной смертью в России в 1915 г.

45

Американский сериал «Майк и Молли».

Бабушку в больнице навещали вместе. Сергей Волков помог с похоронами. И даже не понял, когда и как безумно влюбился в девушку, далёкую от всех женских и мужских параметров красоты в нынешних стандартах кроя. Невысокая. Полненькая. Плечики узенькие. Попа широченная. Пухлые щёчки, расцветающие ямочками, когда девушка улыбается. Глаза-незабудки. Он сшил ей белоснежный брючный костюм. Прежде она не носила белого. Полагала, что белое полнит. И потому надевала на себя бесформенные тряпки ужасающих чёрных, грязно-синих и мутно-защитных цветов. Вот уж в чём она действительно походила на бронетранспортёр. Или на объёмный букет ромашек, завёрнутый наглухо в полиэтиленовый мусорный пакет. Всего этого своей даме сердца Серёжа Волков, разумеется, не озвучил. Он был хорошо воспитан. Даже из сознания такие мысли гнал. Ибо был слишком возвышен. И видел, как его возлюбленная красива. И понимал, чем эту красоту подчеркнуть. А то, что прежде она свою красоту перечёркивала, – это не обязательно озвучивать. «Умный мужик всегда предпочтёт лишний раз промолчать. Потому что лишний раз сказать – куда фатальней!» – говорил его отец. У Сергея Волкова не всё и не всегда было гладко с родителем, но очевидное интеллектуальное превосходство отца он никогда не отрицал.

В этом белоснежном костюме невеста с женихом (собственноручно сшитая не слишком классическая мужская тройка цвета «дипломат») и сходили в районный загс. Серёжа не хотел пышной свадьбы. Да и деньги требовались на куда более насущные нужды: его швейное дело успешно развивалось – и, соответственно, любой дебет немедленно оборачивался кредитом. Да и у новобрачной был траур по любимой, недавно усопшей бабуленьке. Других родственников у неё на всём белом свете не было. Только старый бабушкин кот, после смерти хозяйки немедленно отказавшийся от еды. Так что сразу после бракосочетания парочка понеслась в ветеринарную клинику, где пациента питали внутривенно.