Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47
Шрифт:
Маргарита с опаской смотрела на подругу.
– Тебя с чего вдруг так прорвало? Накопилось?
– Да пойми ты! – Мальцева с яростью затушила бычок в пепельнице. – Не у меня накопилось! У всего мира накопилось! Тут нет никакого «своего» или «не своего». Это как закон всемирного тяготения – одинаково для всех. Незнание закона всемирного тяготения не освобождает незнающих от всемирного тяготения. Гравитационное поле любви таково, что любящие обязаны жениться безо всяких «если» и «когда». И твой Джонни тебя любит! Не выйдешь за него замуж – будешь дура! Ты его любишь?
– Да! – выдохнула Марго.
– Тогда, не выйдя замуж за него, ты будешь не только дура,
– Та-а-ань, – как-то жалостливо протянула давняя подруга.
– М-м? – вяло откликнулась Мальцева, выдохшаяся не столько от внезапной красноречивой тирады, сколько от навалившейся всей ясностью осознания правды: она не любит Панина.
– Я беременна.
– Да ты что! – ахнула Мальцева. – Я тебя поздравляю!
– Смех и грех! Ещё одна на старости лет… Я ещё не сказала Джону. Тебе вот. И… – Маргарита Андреевна ещё раз очень глубоко вдохнула и как в прорубь нырнула: – И Светке!.. Что тут началось! «Уедешь – прокляну! Я тебе не нужна, получается?! Новый ребёнок – новая кукла!.. Старую – на помойку!..» Всё в таком роде, с потоками грязи. Я уже, оказывается, должна в гроб лечь и крышкой накрыться, а не беременеть тут, как грязная вонючая потаскуха… Это бы всё я пережила. Не первый раз ругаемся. Но она потащила меня к адвокату. И выяснилось, что если я выйду замуж, рожу гражданина США, получу разрешение на работу и американское гражданство, то навсегда перекрою своей дочери путь в Соединённые Штаты Америки. Она уже совершеннолетняя. Для «воссоединения семьи» не годится. Или годится – но по апробированной еврейской линии, а у нас по всем родственникам, ищи-свищи, кого угодно обнаружить можно вплоть до эвенков. Но ни одного самого завалящего еврея. Тем более – еврейки. Адвокат очень убедительно говорила. И как я теперь должна?.. Как я могу бросить Светку одну? Она же моя единственная до-о-о-оченька… – Маргарита Андреевна окунула лицо в ладони, в свои натруженные многоопытные ладони, и заплакала тихо, как совсем маленькая девочка, которая не знает, кого она больше любит: маму или папу, – а её заставили выбирать; заскулила, как побитая ни за что собака.
Мальцева аж задохнулась.
– Какая гадость! Гадость!.. И глупость!.. Какая глупость!.. У меня же есть знакомые. Старики – давно граждане США, и наша с тобой ровесница-дочь к ним безо всяких осложнений гоняет в гости по два раза в год, да ещё и со взрослой уже внучкой… Но даже не это!.. Какая же дрянь твоя Светка! Ну и дрянь! – воскликнула Татьяна Георгиевна. – Как же так вышло, что у тебя выросла такая дочь?! Такая милая красивая девочка, а на самом деле… Боже мой, неужели и моя когда-нибудь так?! Рождаются такие… – Взгляд Мальцевой наткнулся на игрушку, припёртую Аркадием Петровичем. – Такие неваляшки! А потом – бах! – и Тамбовский пороховой завод!
– Что?! – Маргарита нервно хохотнула, не понимая подругу.
– Вот! Вот эта неваляшка! – с недоумением и даже со страхом Татьяна Георгиевна указала пальцем в угол, где стояла здоровенная пластмассовая огненно-красная игрушка. – Она сделана, – почему-то Мальцева перешла на зловещий шёпот, – на Тамбовском пороховом заводе!
Нервный хохот Маргариты Андреевны перешёл в нервный смех, и через минуту вслед за подругой захлёбывалась и сама Татьяна Георгиевна. Вдруг она резко прекратила смеяться и крикнула:
– Я знаю, что делать!
И выхватила мобильный телефон из кармана халата и быстро потыкала в кнопки. В трубку долго текли длинные гудки. Наконец Мальцева воскликнула:
– Иван, извини, что так поздно!.. Что?.. А! Ну тогда извини, что так рано! Мне срочно нужен адвокат, специализирующийся на миграционных вопросах!.. Нет, не прямо сейчас, но срочно. И не мне, а Марго, то есть – да – мне! Буду ждать твоего звонка!
Маргарита Андреевна смотрела на подругу, раскрыв рот.
– Это Волков, – объяснила Мальцева, увидев выражение лица Марго.
– Я поняла. Другими Иванами обзавестись у тебя бы просто времени не хватило. Кстати, о времени! – старшая акушерка кивнула на часы, висевшие на стене.
– Чёрт, пять утра! Из родзала ещё не звонят. Уже должна была проснуться наша «ябольшенимагу!», – и Татьяна Георгиевна схватила трубку внутреннего телефона.
– Я не совсем об этом, ну да ладно, – улыбнулась Маргарита. Всё равно Мальцева её уже не слушала, распекая дежурную смену. Хотя, казалось бы, за что?! «Блатняк»-то Маргошин.
Очередная «ябольшенимагу!» родила как по нотам. Под занавес даже муж явился. С упаковкой «Антитеатрализита». На самом деле он сжимал в трясущихся руках совершенно не нужный его жене «Структум». В бог весть какой по счёту ночной аптеке нашёлся шутник-фармацевт (а может, самый обыкновенный продавец, потому что давно вы их видали в аптеках, тех фармацевтов?), убедивший несчастного гражданина, что сей безобидный препарат, применяющийся при спортивных травмах (и эффект которого большей частью приходится на плацебо) – есть генерический аналог «Антитеатрализита», потому что патентованный аутентичный «Антитеатрализит» в нашей стране запрещён Госдумой наравне с кружевными трусами и кедами на платформе. Маргарита Андреевна, стараясь не рассмеяться, провела новоявленного отца к его девочкам: новорождённой дочери и счастливой жене. «Ябольшенимагу!» была такой счастливой, что забыла вывалить на безумного папашу все ужасы, случившиеся с нею в родзале. Она прижимала к себе дитя и была просто счастлива. Марго расплакалась, глядя на семейство.
– Ну, здрасьте! – насмешливо прокомментировала Мальцева. – Эмоциональная нестабильность налицо. Чтобы завтра у меня на столе лежало заявление на увольнение по собственному желанию. Хотя где я ещё найду такую старшую акушерку и такого друга?!
Заявление об увольнении легло на стол только через два месяца. Все эти два месяца Татьяна Георгиевна щедро потчевала подругу творогом и всякой прочей полезной беременным едой – видимо, в отместку за то, как Маргарита Андреевна вела себя во время беременности подруги.
Найденный Волковым адвокат доказательно убедил Марго в том, что есть примерно с десяток честных (и ещё с сотню – относительно честных) способов по перемещению её великовозрастной дочурки в оплот мировой демократии. Коль скоро сама дочурка того захочет.
Но даже провожать мать в аэропорт мерзавка не явилась. Были Мальцева, Панин, Святогорский… Толпа врачей, среднего и младшего медицинского персонала. А родной дочери – не было. Маргарита Андреевна с опухшим от слёз лицом и красными глазами обнималась с друзьями невнятно, до последнего момента выглядывая свою единственную, обожаемую доченьку, в жертву которой безмолвно и бездумно приносила всегда вся и всё себя. И тут впервые в жизни позволила себе – для себя. И в ответ милая неваляшка сумела пробить матери сердце чинённым порохом ядром. И Марго начинала новую жизнь с зияющей дымящейся дырой в груди. Но даже смертельно раненная, она молила Бога о Светке. Она ждала, надеялась, верила. Любила. О прощении и речи быть не могло – за что матери прощать свою дочь?