Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— Ах, Гриша тоже охоту ужасно любил! Все за Волгу ездил, лодка у нас своя была…
— Да что ты? И у нас своя лодка была!
— Вернется бывало из-за Волги, полную сумку всякой дичи привезет…
— А Вася-то какой охотник был!.. Иные наши лесогорские сутками по лесу бродят и какую-нибудь пару рябцов домой принесут, а мой-то добычу еле дотащит… На работу, в кладовую заводскую, к нему зайди — порядок, красота, прямо сказать!
— Я тоже на заводе у Гришеньки бывала. Сильно он свою специальность любил, и работал тоже, могу сказать, красиво, легко…
— Ко мне Вася всегда был до того добрый да ласковый, что соседок зависть брала!
— Ах, Гриша тоже был такой добрый, такой…
Каждая помнила теперь о своем муже только самое лучшее, погибшие мужья представлялись женщинам прекрасными, храбрыми и необыкновенными людьми.
Уже стало совсем темно, а две вдовы все еще говорили, не в силах оторваться от сладкой горечи воспоминаний.
Из окна донесся плач ребенка.
— Ступай-ка, ступай… Поди, он у тебя уже есть захотел, — с грустной лаской промолвила Глафира Лебедева.
Освободилась Соня поздно ночью.
Топчан с соломенным тюфяком для нее поставили рядом с постелью Ольги Петровны Шаниной.
«Слава богу, из интеллигентной семьи соседку мне дали! — подумала Ольга Петровна, исподтишка следя за каждым движением девушки. — Тяжело такой на солому ложиться!» При этой мысли Ольга Петровна даже почувствовала некоторое облегчение: не только ее жизнь исковеркана войной…
Первой начав разговор, Шанина узнала все главное из жизни этой девушки.
— Тошно вам будет здесь, девушка! Жизнь здесь убогая, люди сердитые, а уж работа-а…
— Что — работа? — тихо спросила Соня.
— Работа без пощады, с утра до вечера.
— Вот это и хорошо, — тем же тихим и твердым голосом ответила Соня. — Вот этого я и хочу.
— Что вы, миленькая!.. По одиннадцати, а то и больше часов в цехах работаем… Питание в столовой паршивое.
— Не то вы говорите…
— То есть как «не то»? — обиделась Ольга Петровна. — Вам такая жизнь приятной кажется?
— Только такой жизни и хочу: работать с утра и до вечера.
— Ай, да что вы? — недоверчиво вздохнула Ольга Петровна. — Откуда у вас, такой молоденькой, подобные настроения?
— Это мое убеждение: такая жизнь сейчас — самая честная.
— Вы еще рассуждаете, что честно, что нет, — вдруг со слезами выкрикнула Ольга Петровна, — а немцы уже в Сталинград ворвались!.. Мы все никак остановить их не можем, народ кровью обливается, а вы философствуете!
— А вы предпочитаете плакать? — спросил тихий голос Сони.
— Да, уж у меня-то, наверно, больше вашего есть о чем слезы горькие проливать! — вспыхнула Ольга Петровна..
— А что вы можете знать обо мне? — вдруг жарко зашептала Соня. — Я отца и мать и сестру потеряла, и что с ними сталось, не знаю. Может быть, они уехать не успели, а их фашисты замучили; старший брат мой Володя с первых дней войны добровольцем ушел на фронт, и о брате вестей нет… И вот из всей нашей счастливой семьи осталась я одна, совсем одна… Но по-вашему плакать — мне противно!
— Значит, слабому человеку и утешиться ничем нельзя?
— Ищите себе утешение!
— В чем? Где?
— В работе. Я хочу моими собственными руками сделать как можно больше вещей, которые убивают врага! Вот и здесь я так хочу жить!.. Ну, давайте спать…
И Соня накрылась с головой, чтобы не показывать внезапно, совершенно предательски настигшие ее слезы.
В углу большой, неуютной комнаты, заставленной кроватями, казалось, все спали. Но Юля еще все лежала с открытыми глазами, сама не понимая, чем именно ее взволновал разговор тети с Соней. Юле нравилось, как отвечала Соня, и было понятно, что тетя Оля слабый человек, а про нее, Юлю, и говорить нечего.
Она слышала, как Ольга Петровна тихонько вздыхала и ворочалась с боку на бок. Юле захотелось утешить тетку, но что сказать ей, она не знала.
Ей вспомнилась тетя Оля в довоенное время, оживленная, кокетливая, остроумная и, как все утверждали, похожая на актрису. Да и сама она, Юля Шанина, в шелковом пионерском галстуке, что так нарядно алел на матросском костюмчике, считалась в своем отряде и среди всех девочек седьмого класса самой способной и примерной ученицей. Куда же все это делось и почему обе они с тетей стали такими жалкими и слабыми людьми?
«Мы лишились дома и вообще всего… Но вот эта Соня тоже всего лишилась, семью потеряла, одна осталась… а почему она сильнее нас?..»
— Перестань кроватью скрипеть! — вдруг раздраженно зашептала Ольга Петровна. — Чего тебе не спится… ведь утром ранехонько вставать надо. Господи, жизнь проклятая!..
Юля испуганно вытянулась на койке, а потом, передохнув, вдруг решила про себя:
«Обязательно поговорю с Соней».
Михаил Васильевич Пермяков, придя домой в третьем часу ночи, увидел в столовой Варвару Сергеевну, спящую на тахте. Она спала сидя, опершись локтем на валики, положив щеку на ладонь, — казалось, сон сморил ее на ходу.
— Варенька, милая, спать поди… — зашептал Пермяков, осторожно поднимая ее, — Уходилась ты, вижу…
Варвара Сергеевна еще с тревожных дней молодости, когда скрывала мужа от преследования, сохранила способность мгновенно просыпаться и ясно рассуждать.
— Ой, Миша, я ведь только недавно домой вернулась!
Она рассказала о Соне, о Кузьминой, о детях, наконец о старухе с двумя сиротками и молодой женщине с мальчиком, которых удалось поселить в квартире Артема Сбоева.
— Теперь, когда Нечпоруки от них в стахановский поселок переехали, комната-то свободна. Ну, бабушка Таисья сначала было заартачилась: «Ой, да что ж вы ко мне двух чужих баб с ребятьем вселили, совести у вас нету!» Но мы с Натальей все-таки ее убедили, что приезжая старуха будет присматривать за своими внуками и за чужим мальчиком. А молодая женщина работать на завод пойдет и старухе за ее услугу с голоду не даст пропасть. Да и мы подкормим, старухины внуки ведь дети фронтовиков, и, значит, им можно из наших особых фондов пайки отпускать. Я, Миша, об этом уже в заводоуправление написала; люди-то ведь голодные все, измученные…