Родина слонов
Шрифт:
Жердь попытался утихомирить сродственницу, но та показала норов.
— А-а!.. — верещала тетка. — Родич выискался, волк лесной и то ближе будет. Забыл тятькин дом... Нет от тебя вспоможения, вся измаялась одинешенька...
Тут тетка принялась несвязно орать и рвать на себе рубаху.
— Уймись, Купавка, — испуганно озирался Жердь, — по-хорошему говорю, уймись. Не позорь перед обществом.
— А-а!.. Людей стыдишься, паскудник, ты меня постыдись. В рубище хожу, кореньями питаюсь, в яме сырой живу... Крыса тебе сестры родной дороже!
Колченог
Тут Жердь наконец не выдержал и вцепился в сестрины космы:
— Ах ты, сучка блудливая, мало тебя учил, еще поучу! Думала, людей постыжусь, на-ка, гляди, как я стыжусь. Не уймешься никак! Другие девки как девки, а эта яма неуемная, мужиков досуха выпивает, и мало ей. Полвеси силы лишила, стерва. Уймись, Купавка, не то не погляжу, что кровь родная...
— Так ее, — гудели артельщики, — давай, Жердь, учи дуру.
Атамана не надо было подгонять, видать, накипело У мужика.
— Ты ж, гадюка подколодная, всю душу мне вынула, нутро искромсала... А я тебя сколько пристроить хотел?
— Ой, много!.. — выла тетка.
— Я ж тебе каких женихов подыскивал?
— Аи, пусти!..
— А ты, кобыла, их всех перепробовала, да так, что они едва ноги опосля волокли. Тебя ж никто знать не желает!
Долго еще тягал атаман сестрицу, пока не успокоился. А когда гнев унял, обратился к ведуну:
— То дела семейные, за безобразие прощения просим, а дело доделать надобно... А ну, цыц! — прикрикнул на воющую тетку Жердь. — Сказывай, кто тебя неволил, Купавка.
Тетка шмыгнула носом и, размазав кулаком слезы, разулыбалась:
— Да кудрявенький один, так прямо неволил... Ты бы, братец, отмстил бы за честь девичью... Скажи, шоб женился... А нет, так женилку оторви.
Артельщики стали похохатывать, да и Жердь не удержал ухмылки.
— Вон он, за спинами прячется, — осмелела тетка, — вихры торчат. И еще один с ним был...
— Так пусть и тот на тебе женится, — крикнул кто-то из артельщиков, — два мужика в доме — двойной прибыток.
— Не, мне курчавенький по сердцу.
— Ну вот, стало быть, и ей хлопец по сердцу пришелся, — степенно проговорил Жердь, — пущай хлопец женится, я, стало быть, препонов чинить не буду. — Помолчал, упиваясь повисшей тишиной. — Но уж ты мне поверь, колдун, сие хуже смерти...
Жениться Кудряш наотрез отказался. Не приглянулась ему Купавка, и все тут. Долго рядились Степан с Жердем, пока не пришли к согласию — пусть вместо того, чтобы жениться, коровку Кудряш Жердю отдаст. Тогда у атамана к кметю не будет никаких претензий, и даже напротив.
И лишь они закончили дело миром, хлынул такой дождина, что и артельщики, и Степан с воинами поспешили убраться.
А Купавка, когда осталась наедине с братцем, взяла реванш. Долго била она Жердя, приговаривая:
— Перед людями я тя не позорила, стручок ты гороховый, пожалела я тя, прыщ гнойный. Пущай, думаю, потешится, атаман небось! А ты и рад стараться, зверюга, ну ниче, ниче, я свое наверстаю...
Жердь не смел сопротивляться — только хуже будет. Силища у сестрицы была немереная.
— Сторговался, хмырь, — орала Купавка, — сторговался, коровенку взял.
— Да ни в жисть, — вопил Жердь, — что ты, родненькая!
— Слыхала я, как ты с ним рядился.
Долго из Жердевой избы раздавались нечеловеческие вопли. Никто из артельщиков не решался разнять сродственников, хотя многие слышали и многие понимали, что происходит за высоким тыном. Только переговаривались тихо:
— Люта девка.
— Большуха, одним словом.
— А наш-то на большака не тянет.
— Так ведь и не надо, атаман он.
— Эх, была бы рожей пригожа, ей-богу, женился бы...
— А я бы поостерегся.
— Чо так?
— А ты что, с ней еще не это?!
— Не...
— Повезло!
— Чего это, повезло?!
— Так она же, ежели чего не по ней, опосля так мужика лупцует, живого места не оставляет.
— Так вот ты чего тогда отлеживался...
— Эх, ядрена лапоть, бедует девка. Видать, любовя мимо прошла.
— Ниче, встретит еще, тады и перебесится. С ними, с бабами, завсегда так.
Кукша тот день надолго запомнил. Пасмурный был денек, хмурый. Из леса несло нечистью. Бывает так — не болотом, не зверьем каким, а чем-то, от чего с души воротит. Над елками с самого утра кружило воронье, надсаживалось граем. Следующей ночью полнолуние, а значит, предстоит окропить древеса истукановы горячей кровью. Но жертва все еще не выбрана.
Переусердствовал Кукша — отвадил от селения пришельцев. Еще бы не отвадить, когда всех их приносили в жертву. В иные времена кровь лилась чуть не каждую седмицу, это сейчас Кукша требы творит лишь в полную луну, а раньше из десяти чужаков лишь один в братство вступал, остальные же кишки по елкам развешивали.
Придется кого-то из лютичей порешить. Да как бы другие не возроптали! В страхе, конечно, держать паству надобно, без него нет повиновения, но страх страху рознь. Одно дело, когда ослушника оборотень кончает, и совсем другое, когда изуверство сам предводитель творит. Враз шептаться начнут, мол, не по Правде, мол, не за общество радеет — себя кровью тешит... Не послушания вожак добьется, а бунта.
А для бунта сейчас не время. Власть Истомова закачалась, подтолкнуть только надо — и свалится. Сейчас надо, чтобы послушание лютичей от веры, а не от страха происходило. Чтобы, опившись дурным зельем, упырями по лесам и полям бегали, на полян ужас наводили. А ежели Чернобог своих же в жертву требовать станет, долго ли лютичи будут ему поклоняться? То-то и оно, что недолго. Никакое зелье не поможет.