Родина слонов
Шрифт:
— В твою честь, — лебезил ближник, — бек приказал устроить пир. На нем будут прославлять тебя и твоих воинов.
— Когда пир? — оживился князь.
— Нынче ночью! — воскликнул Ловкач. — Выйди из шатра, ты увидишь, что степь светла от костров.
— Так что же ты сразу не сказал самого важного? Собери дары военачальнику, приведшему хазарское войско!
— Все будет! — воскликнул Ловкач и, униженно кланяясь, выбежал из шатра.
«Дурак, но верный», — донеслось изнутри. Ловкач распрямился и презрительно плюнул. Он еще покажет, какой он дурак!
Ночь обещала быть холодной и ветреной — еще только зажигались первые звезды, а небо уже затянуло. К полуночи непогода разыгралась вовсю: завыл ветер, пригибая к земле редкие заморыши-деревья, полоснул дождь. Казалось, вот-вот костры, вокруг которых пируют воины, потухнут, и степь погрузится в непроглядную темь, а люди превратятся в застылые камни.
Но костры пылали, выбрасывая языки пламени к черному небу, а людям было все нипочем. Они пили кумыс, хмельной мед и брагу, обгрызали мясо с бараньих костей, горланили песни, смеялись, дрались...
В центре пиршества возвышался шатер из белого войлока. Пологом служил драгоценный ковер, сотканный в стране персов. Ирсубай получил шатер в подарок от самого Силкер-тархана и по праву гордился им. Такого не было ни у одного темника. Величайший знак благоволения!
Но благоволение прославленного полководца вовсе не означает его доверия. И это печалило темника, печалило даже больше, чем то, что любимая наложница перестала доставлять былую радость. Впрочем, Силкер-тархан славился своей подозрительностью... Шептались, что мать Силкер-тархана была дочерью простого чабана и потому в лице великого полководца нет того благородства, что присуще тарханам. Напротив, Силкер скорее похож на простолюдина, чем на владетеля. Неудивительно, что старик беспокоится за свою власть, любой бы на его месте беспокоился.
И как выражение этого беспокойства, перед шатром, опираясь на длинные копья, застыли с напряженными лицами стражники — все четверо из тысячи Яростных. Они подчинялись не темнику, а его советнику Арачыну. Эти воины беспрекословно выполняли любой приказ своего командира.
«Выскочка, мальчишка, — часто думал о советнике Ирсубай и боялся своих же мыслей, — разве трава может указывать, как расти дереву, разве джейран говорит, куда лететь стреле?!»
Арачын не уважал старших, не прислушивался к их мнению, напротив, заставлял мудрых делать то, что желает его безрассудство. Ирсубай печалился из-за этого, но повиновался. Ибо неповиновение сотнику Яростных сулило скорую смерть.
Ирсубай обгрызал баранью лопатку, наблюдая, как извивается гибкая молодая рабыня. Она танцевала перед очагом, и пламя ложилось красными сполохами на прекрасное тело. О... если бы не очередная глупость, устроенная его советником, Ирсубай насладился бы этим телом сегодняшней ночью. Темник почувствовал, как начавшая пробуждаться страсть медленно превращается в ярость. Сопливый дурак! Что он о себе возомнил? Разве возможно нарушать обычаи, данные предками? Разве можно нарушать закон гостеприимства? Гость, с которым вкусил пищу, неприкосновенен. Так было всегда. Ирсубай хлопнул в ладоши, и рабыня выскользнула из шатра.
— Разве тебе не нравится, как она танцует? — усмехнулся Арачын.
Темник промолчал. Пусть сосунок думает, что Ирсубай всего лишь старик, потерявший силу, которого уже не волнуют прелести танцовщиц. Пусть недооценивает его. Так будет легче свести счеты с молокососом... И с его покровителем. Ирсубай ходил в походы, когда Арачын едва доставал макушкой до брюха коня... Разве Ирсубай не заслуживает уважения?!
— Достопочтенный Арачын, — выдавил улыбку темник, — верно, не видел настоящих танцовщиц. Разве сравнятся с их искусством выкрутасы этой девчонки?
Напротив сидели Полянский князь и его слуга, который переводил слова темника. Слуга подобострастно смеялся, кивал и всячески старался угодить. Ирсубай знал эту породу людей. Они готовы ползать на брюхе ради мелкой подачки, а потом, не задумываясь, воткнут тебе нож в спину. Но Арачыну, похоже, льстило, что перед ним пресмыкаются. Сопляк толком не испил власти, он стал сотником Яростных всего лишь четыре травы назад и все еще кичится своим могуществом...
Истома с Ловкачом сидели на мягких войлоках, пили кумыс и вели нескончаемую беседу. Сквозь завывания ветра слышались пьяные вопли пирующих.
— Легка ли была твоя дорога, — вопрошал Арачын, — не страдали ли кони от бескормицы?
Истома таращился на ближника, ожидая, пока тот переведет.
— Скажи по-ихнему, что боги благоволили мне. Ловкач маслено улыбался и тараторил:
— Бескрайнее Синее Небо благоволило великому князю. Это потому, что милость величайшего из всех беков была с ним.
На просторном блюде лежала баранья голова, убранная ароматными травами. Арачын отрезал кусок и подал Истоме:
— Ты голова своему войску, потому тебе вкушать первому.
— Князь благодарит за оказанную честь, мой господин говорит, что величайшее благо оказаться под рукой такого могучего полководца, как ты.
Арачын благожелательно засмеялся:
— Ты ошибся, толмач. Я всего лишь советник величайшего полководца. Я длань великого и могущественного Ирсубая, мудростью подобного змее, а быстротой джейрану. Войска, находящиеся под его рукой, непобедимы, а воины счастливы. Ибо счастлив воин, повергающий врага во прах.
Ирсубай поморщился, он знал цену пустым восхвалениям. Толмач, видно, решив, что темник гневается, побледнел и принялся рассыпать лесть. Голос слуги заметно дрожал:
— О... Да простит мое невежество великий полководец! Князь говорил о тебе, а с моего неразумного языка сорвалась непростительная глупость... Всем известно, что Ирсубай — меч, разящий без устали, что рати игл бесчисленны, как бесчисленны стада Величайшего бека. Счастье оказаться под твоей рукой, счастье целовать стремя твоего коня...