Родина слонов
Шрифт:
— Я все сделаю, что скажешь, — потупился Харя.
Разбойничье логово находилось в половине дневного перехода от большака. Бурелом внезапно расступился, и появилась небольшая поляна, усеянная занесенными снегом шалашами. Посреди возвышался могучий дуб, и на нем трепетали цветные лоскуты, да еще примостился одноглазый старый ворон, привязанный длинной веревкой к суку. Ворон скосился на людей и натужно каркнул.
Атаман велел сгрузить пленников и поклажу, поклонился птице и ну причитать:
— Ой ты, ворон-воронок, крыла черные, клюв железный, принеси ты нам мертвой водицы, из ключа тайного, ключа волшебного. Мы водицею той товарищей окропим да тела их сложим. Ой да сложим заново, кровиночка к кровиночке, жилка к жилке. Вороги товарищей наших посекли в сече лютой, а ворогов тех тьма-тьмущая, и мечи у них вострые. Ой ты, внучек Стрибожий, ветер-ветерок быстрый, принеси ты нам на крылах своих живой водицы, из ключа тайного, ключа волшебного. Мы водицею той товарищей окропим, живыми их сделаем... Чтобы ноженьками своими травку-муравку топтали, ой да чтобы рученьками своими девок обнимали... Одержали мы победу славную, победу добрую, ворогов побили, с добычей вернулися. Прими от нас, ворон-воронок, внучек Стрибожий, подарочек. Вот тебе монетка золотая, — атаман положил на ветку рядом с птицей дирхем, — вот тебе ножик острый. — В ствол дуба впился засапожный нож. — Ну уж и ты нас не обидь. На клады укажи, от бурь убереги да служи нам верно... А коли подведешь — не жить тебе, ворон-воронок, крыло черное, крыло быстрое... А коли обманешь, расправу жестокую учиним... Верное слово мое, что железо крепкое. А коли соврал, пусть огнем небесным мя поразит! [26] .
26
Ворон у славян — птица многофункциональная. Он и кладами ведает, потому что имеет отношение к небесному огню, и бурями, ибо близкий родственник Стрибогу. Кроме того, может принести живой и мертвой воды, которая, как известно из народных преданий, весьма полезна в реабилитации расчлененных трупов. Разумеется, эта черная птица довольно опасна и при случае не преминет напакостить человеку. Так, даже в более поздние христианские времена на Руси бытовали поверья, что вороном (или вороной) оборачивается не кто иной, как черт, что на доме ведьмы непременно сидит ворон, и вообще окрас птицы таков потому, что испекли ее не где-нибудь, а в самой преисподней. Понятно, что ворон, как воплощение нечистого, особого дружелюбия к людям не питает. Всем вышесказанным автор надеется пролить свет на вопрос, почему, приручая ворона, его не только задабривают, но и всячески стращают. Поверьте, это единственный способ добиться положительных результатов. Если у вас остались сомнения, попробуйте сами. Только сперва составьте завещание
Рядом со Степаном кто-то заворочался. Белбородко размежил веки и едва не застонал от боли. Голову пронзила раскаленная игла — в правое ухо вошла, из левого вышла. Виски сжало железным кольцом.
— И дались же тебе эти Дубки...
— Алатор?! — пробурчал Степан, не поворачивая головы. Не поворачивая, потому что от любого шевеления голова начинала раскалываться.
— Кто ж еще, — послышался шепот, — попались, как кур в ощип...
— Гридька-то живой?
— Пес его знает, шевелится вроде.
— Тебя взяли-то как? Варяг засопел:
— Так и взяли — скакуну ноги подрубили, а меня сетью опутали, едва на земле очутился.
— Крепко спеленали-то? — чуть слышно прошептал Степан.
— Сом в мереже, и тот вольнее рыпается.
— Хреново дело...
— Ш-ш-ш, — прошипел Алатор, — вроде идут.
Степана привязали к дубку и принялись охаживать по полной программе. Косорыл со знанием дела задерживал кулак после удара, чтобы ливер посильнее сотрясался. Атаман же особо не лез — стоял, скрестив руки на животе, и лишь время от времени доставлял себе удовольствие. С хорошего размаху да по ребрам...
Остальные ватажники сидели у костра, жевали сушеную медвежатину и довольно равнодушно наблюдали за экзекуцией. Вот если бы настоящая пытка, а это — тьфу, баловство одно. Чужак был нужен атаману, потому и зрелище не больно радовало глаз.
Алатор с Гридькой сидели у того же костра, что и ватажники, но, в отличие от последних, были привязаны спинами друг к другу. И мясо не жевали. На парочку зрелище тоже не производило особого впечатления. Алатор за свою многотрудную жизнь и не такое видал, а Гридьке было попросту не до чужих страданий. Парня изрядно помяли в сече; если бы не добрая кольчуга, вились бы над ним черные вороны.
— Охолодись, — сказал атаман. Косорыл с сожалением отошел в сторонку.
— А ведь признал я тебя, колдун, — усмехнулся предводитель ватажников, — сейчас ты чегой-то не шибко боек.
Степан его тоже вспомнил, едва на тракте увидел, так и вспомнил.
— И принесло же вас, татей буевищенских... Верно говорят, для бешеной собаки сто верст не крюк.
— Верно, не крюк, — согласился Жердь. — Ради доброго-то прибытка не то что сто верст, все двести отмахаешь. Знаешь, небось, по дорогам разным в Куяб народище стекается. Как сдурели все — прут и прут, думают, лаптями да оглоблями от хазар отмашутся. А мы их и щиплем. Нам-то дурость огнищанская только на пользу.
— А с меня тебе какой прибыток? — усмехнулся Степан.
Жердь хрипло рассмеялся, чем ввел ворона в беспокойство. Птица захлопала крыльями, вскаркнула и побелила ветку пометом.
— Ватажку мою заговоришь, чтобы ни меч подельников не сек, ни стрела не брала. Да опосля семь кладов богатых откроешь. Да не пялься, не пялься, меня-то не проймешь, а вот за Колченога — кишки выпущу.
Крыс, едва высунувшись, шмыгнул обратно за пазуху хозяина.
— Не много ли просишь? — отвел взгляд Степан. — Я ведь и нынче порчу-то могу...
Жердь подмигнул ворону:
— Вот и я думаю: блядословит.
Ворон принялся расхаживать по ветке, посматривая на Жердя. Птица то и дело склоняла голову набок и разевала клюв.
— Ну что, жрать хочешь, оглоед? — поинтересовался атаман. — Ладно, заслужил...
Жердь порылся за пазухой и, достав краюху, раскрошил над веткой; судя по раздавшемуся писку, Колченог вовсе не был рад щедрости хозяина.
— Удачу он мне приносит, — проговорил атаман, — потому и не попал в котел... И ты, коли польза от тебя будет, авось да поживешь. — Жердь сбил на затылок треух и с хрустом почесал в бороде, что-то обдумывая. — Я вот что меркую, ежли бы мог ты нагадить, уже сподобился бы. Пока дрались мы или пока в бредне бултыхался. Выходит, не могешь. — Жердь звучно сморкнулся и отер кулак о край тулупа. — Вишь, какое дело, порчу-то напустить — шептать чего-нибудь надобно или руками знаки тайные творить. А руки-то у тебя привязаны. А рот раззявишь для дела злого — им вот заткну. — Жердь потряс ножом-засапожником. — Только вякни, колдун.
— В логике тебе не откажишь, — вырвалось у Степана.
— В чем, в чем?!
— Смышлен, говорю.
Жердь подбоченился, отчего стал похож на вопросительный знак.
— Бабка моя тож ведунством баловалась, — не без гордости заявил он, — сильная, люди говорили, ведунья-то была. Много людей в Буевище из Морениных лап вырвала.
— И чего — бабка?
— Да спалили ее в ейной же избе. Всем миром затащили, бревнышком дверь подперли, да и пустили красного петуха. Вот и выходит, не могет колдун враз беду от себя отворотить. Для колдовства время надобно, а коли его нет — хана колдуну.
Вдруг Степана посетила идея. Коли не боится его атаман, что ж — это проблема атамана. Надо бояться, так проживешь дольше. Правда, чтобы затея удалась, придется позапираться и побои претерпеть. Зато живьем, Бог даст, удастся всей компании уйти.
— За что бабку-то порешили?
— За дело, — погрустнел Жердь. — Коров испортила. Во всем селе у буренок молоко пропало, да вдобавок куклу [27] из колосьев один мужик на поле приметил.
— Жаль бабку-то небось?
27
Кукла — закрученные вместе колосья. По народному поверью, на того, кто находил колдунову отметину, сыпались после всяческие беды. Как, впрочем, и хлебному полю ничего хорошего не предстояло