Родина слонов
Шрифт:
Степан взял полную баклагу, зубами вырвал затычку и жадно забулькал.
— Хочешь?
— Не, — сказал Алатор, — нама без надобности. — И, потупив взор, затоптался на месте.
Белбородко со злостью плюнул:
— Кончал бы ты свои простонародные выверты!
— Тише, — зашипел вой, — может услышать.
— Да кто услышать-то, ё-пэ-рэ-сэ-тэ?
— По-о-осланец!
— Чего-чего?
Гридька обессилено опустился на снег:
— Вот тебя кто на землю послал?
— Ну, Перун, допустим.
— А его Семаргл?! Знаешь, небось, что в Ирий только достойные попадают. Откуда Семарглу знать, кто достоин, а кто нет? С небеси-то не видать ни хрена, особливо в пасмурный денек. Вот и посылает помощников. Понял теперь? А что Алатор придуривается, так оно понятно — не жалует Семаргл варягов-то, страсть как не любит.
— А то Лисок не знает, кто такой Алатор? — усмехнулся Степан.
— Может, он недавно соглядатаем Семаргловым стал, — с надеждой проговорил Алатор.
— Вряд ли, — сказал Гридя. — Давно я приметил, что пес со странностями. Только тебе, Алатор, нечего бояться.
— Ну да?
— Дед мой сказывал, что соглядатай Семарглов, если невзлюбит кого из варягов, враз горло перегрызает. Вырастает с холм огроменный и наваливается, а потом находят варяга с горлом порванным. А кто приглянется, о том посланец господину своему весточку шлет, мол, человек хороший. Но не наш. Посему трогать его не буду, но и ты, мол, внимания на него не обращай — не твой он...
Степану версия понравилась, но не удовлетворила. Мракобесие!
— Ладно, пора сматываться, а с Лиском потом разберемся.
И все втроем потопали в лес, не забыв прихватить вымороженную бражку, которой осталось изрядно, и ворона.
Степан не раз вспомнил добрым словом разбойничков — не окажись у них снегоступов, буксовать бы путникам в снегу, как «жигулятам» на бездорожье. Крутила метель, по-волчьи завывая в верхушках елок. Следы татей, по которым похожане шли к большаку, с каждым часом становились все менее различимы... Сугробов навалило изрядно. Прихватил морозец. Опять же низкий поклон ватажничкам — тулупы, стянутые с покойных, очень пригодились.
Варяг долго не мог успокоиться. Все про Лиска выспрашивал. Про норов да про привычки. Говорил, что теперь будет мясцом его отборным кормить, молочком потчевать. Если, конечно, царь-пес соблаговолит в Куяб вернуться. А нет, Одину и Перуну за него молиться станет варяг. И Семарглу жертвы богатые принесет. Правда, о том, какие жертвы крылатому псу приносить, Алатор не знал и посему пытал Степана этим нелегким вопросом. Сокрушался, что пнул Лиска, когда тот под ногу подвернулся. Просил замолвить словцо при случае.
А вокруг шумел лес, скрипели елки. То и дело путь преграждал бурелом или овражек, чуть не до самых краев заваленный снегом. Приходилось делать крюк. Иногда попадались заячьи следы, бисером рассыпанные между стволов, или показывался сохатый. В такие моменты Алатор плевал через левое плечо и разражался бранной тирадой — суеверен стал варяг, всюду ему нечисть мерещилась. Вдруг леший в зайца обернулся? Вдруг лосем прикинулся? Вот и чурался Алатор.
И шли путники по снежному морю, и не было ему ни конца ни края... Ворон нахохлился на плече Степана, с тоскою смотрел единственным глазом, не ожидая от жизни ничего хорошего. К тому имелись все основания — следы занесло, и похожане шли наугад. А провизии в переметных сумах было на день-два, и только. Вот ворон и печалился — он прекрасно знал, кого съедят первым.
Изведя запас вербальных оберегов, Алатор наконец прекратил докучать Белбородко и часа два топал молча, прощупывая палкой снежные глубины. Зачем он это делал, оставалось загадкой — снегоступы на то и предназначены, чтобы по снегу ступать, не проваливаясь. Уж кому, как не Алатору, этого не знать.
— Под снегом яма ловчая может быть, — объяснил Алатор, поймав недоуменный взгляд Степана, — я таких ям возле Дубровки прорву нарыл. А теперь, сам понимаешь, мне больше всех вас беречься надо.
А вот Гридька трещал без умолку, хоть и едва передвигал ноги. Глоток из баклаги и сил юнаку прибавил, и язык развязал. Парубок то и дело падал и норовил свернуться клубком и заснуть. Степан с Алатором его поднимали, отряхивали. И так без конца.
— Эх, напрасно ты ворону шею не свернул, — доставал юнак Степана, — ведь не зря же царь-пес его тебе бросил.
От таких слов птица, как и Гридька, напоенная «спиртягой», принималась долбить кольчугу на плече у Белбородко. Клевать кольца, похожие на рыбью чешую, было непросто. Ворон, у которого осталась лишь одна живая лапа, при каждом клевке рисковал потерять «протез» — подвязанный к культе обломок сучка.
— Ежели бы хотел Лисок, сам бы его кончил, стало быть, не хотел, — поглаживая птицу, молвил Белбородко.
— Не скажи, — возражал Гридя, — ворон — Черно-божье семя. Коли ты ворону башку скрутишь, стало быть, против Чернобога пошел. Может, тебя царь-пес проверить хотел.
Зимой и вообще смеркается быстро, а в лесу особенно. Не успели заметить, как небо померкло.
— Далеко до большака-то? — хмуро спросил Алатор.
— Должны бы прийти, — остановился Степан. Гридя вновь плюхнулся в снег и, блаженно улыбаясь, проговорил:
— Оттого блукаем, что Степан ворона не кончил. Ворон, известное дело, всякой лесной нечисти первый помощник.
— Завтра выберемся, — пообещал Белбородко.
— До завтра нас или волки порвут, или медведь задерет...
— Ш-ш-ш!.. — выпучился варяг, поднимая за шиворот хлопца. — Пошто лесного хозяина поминаешь, беду накликать хочешь? Прав Степан, на ночлег становиться надо. Костры разожжем, зверь к нам и не сунется. Зверь огня-то боится.
— Смотря какой зверь, — хихикнул Гридя и поплелся за товарищами.