Родина
Шрифт:
— Наша бригада согласна! — нетерпеливо закричал Чувилев.
— По-моему, превосходное предложение, — солидно подтвердил Сунцов.
— Мне тоже это очень нравится, — поддержала Юля.
— Предложение хорошее, — сказала Соня. — Я еще дополню его: города можно выбирать разные, а можно именем и одного города отмечать каждый день нашего соревнования.
— Прекрасно! Предоставим каждому полную свободу! Городов вокруг Сталинграда много, хватит на всех! — опять словно взорвался Чувилев.
— Да ведь и села есть уже знаменитые
— А я уверена, что и многие бригады, особенно комсомольско-молодежные, тоже проведут в жизнь это предложение. Как вы думаете, Татьяна Ивановна? — и Соня обратила к Тане лукаво-веселый взгляд, который ясно выражал: «Конечно, ты прежде всего это сделаешь!»
— Да, я этим воспользуюсь обязательно, — пообещала Таня. — И, пожалуйста, Соня, зови меня просто: «Таня». Знаешь, я хотя и много душой испытала, но ведь лет-то мне не много!
— О, я ужасно буду рада! — вспыхнула Соня. — Я много слышала о вас… о тебе… и потому… Да, я ужасно рада! Ты можешь, Таня, еще побыть с нами немножко: надо же выработать условия соревнования?
— Конечно, могу.
Возвращаясь домой, Таня на повороте рассталась с шумной молодой компанией и подошла к зданию госпиталя.
В окне Сергея было темно.
Таня стояла на снежной, протоптанной ею тропке и сквозь густую тьму в окне как бы видела седую голову на подушке и контуры забинтованного тела под одеялом. Радостное настроение, которое захватило ее вечером на митинге, сейчас, в мутно-белой поземке затихающей метели, еще глубже прояснилось и окрепло. Ей вспомнилось, как немного более года назад стояли они с Сергеем в чистом поле, за Лесогорском, и только голубая, первая в том году метель слышала те слова, которые соединили их жизни. Теперь Таня стояла одна, и тьма в окне чернела, как воплощение отчаяния и скорби, которые прежде всего ей и предстояло одолеть.
«Да, теперь я сильнее тебя. Я здорова, я — в коллективе… да».
Когда сели ужинать, Наталья Андреевна обрадованно заметила мужу:
— Смотри-ка, Иван. Татьяна у нас приободрилась: вон и глаза заблестели!
— В своей молодой, комсомольской компании побыла, свежего воздуха глотнула, понятно, — поддержал Иван Степанович. — Тебя, поди, Таня, уже и на соревнование вызвали?
— Да, бригада Чувилева вызвала мою бригаду, — улыбнулась Таня.
— Видала? На заводе в честь Сталинграда битва еще крепче развернется!.. А условия соревнования уже выработали? — принялся расспрашивать Иван Степанович.
Таня начала рассказывать, как среди галдежа, споров и шуток комсомольцы выработали довольно серьезные условия соревнования. Рассказывая, она то представляла себе хитрую, лисью мордочку Сережи, то забавную важность Игоря Чувилева, то временами мрачноватый задор его тезки, Игоря-севастопольца,
— Громче, громче смейся, дочка! — подбодрил Иван Степанович.
— Почему «громче», папа? — сразу остыла Таня.
— А потому, что извелась ты в четырех стенах, одним горем дышишь!
— Прошу тебя моего горя не трогать! — дрожащим голосом, высоко вскинув голову, произнесла Таня. — Кажется, я ни у кого не выпрашиваю, чтобы мне его облегчили.
— Эх-х!
Иван Степанович сердито разгладил своими темными, рабочими пальцами густые седеющие усы.
— Век человека короток, а горя черту не измерить. Да и сколько ни меряй, горю дивиться — радости нету. А вы оба с Сергеем только и знаете слезы на клубок наматывать да впереди себя бросать… Он тебе о своих страданиях поет, сомнениями терзается, любишь ли ты его, а ты, слушая, вину в себе ищешь и тоже терзаешься.
— Откуда у тебя все эти заключения?
— Откуда? Вчера вечером, например, после того, как ты домой ушла, я у Сергея опять побывал. Слушал я твоего друга сердечного и сказал ему напоследок: «Если будете оба вы только своей муке в глаза глядеть — погибнете!»
— Ты мог так оскорбить его? — вспылила Таня.
— Погибнете! — с силой повторил Иван Степанович. — А насчет оскорбления ты меня, старого воробья, не пугай: я знаю, что говорю.
— Вздумал сравнивать себя с ним, измученным от ран! Это бессердечно!
— Эх, зелень, зелень! Сначала подумай, а потом кричи. Ты не воображай, что только вас, молодежь, жизнь учит, — и нас, стариков, она просвещает, путь нам показывает, мы, милая, насчет жизни образованные! Здоровье, здоровье… да разве оно только в теле заключается? А мысли, а убеждения? Ведь с этим человек живет, событиями управляет. Ослабел телесно твой Сергей, да ведь души своей не выкинул? У него, чай, та самая душа осталась, с какой он Гитлера проклятого пошел бить… верно? А когда Сергей руку потерял и командиром танка уже не мог быть — разве кто приказывал ему танки на фронт возить?
— Нет, никто не приказывал, он мог демобилизоваться, а не захотел. У него душа бесстрашная! — гордо сказала Таня.
— Вот о душе-то его и речь! Мокрый порох в пороховнице кому нужен? Смертью, горем кого из нас удивишь, — вона какую войну на своих плечах выносим, на то мы советские!.. Мне охотник знакомый недавно рассказывал, будто волк иногда со страху да с голоду воет-воет да и довоется до смерти. Поняла? Волк — и тот бывает реветь горазд… Ты вот меня хоть ругай и упрекай, а тебе буду одно повторять: страданье не заслуга! Переступи его, держись, работай, вместе с народом иди, для нашей государственной пользы работай — вот такого человека я уважаю! Ты комсомолка, стахановка заводская, воина жена, — забыла, что ли, обо всем этом? Ну, отвечай!