Родина

Караваева Анна Александровна

Сотников, с которым Чувилев делился своими наблюдениями, успокаивал его:

— Образуется!

Петр Тимофеевич взял на себя скромную роль «добытчика». Он обшарил весь заводский двор и склад, завалы трофейного лома и добыл-таки необходимое количество материалов, без которых нельзя было обойтись.

Василий Петрович тоже был верным помощником и советчиком. Шаркая своими грубыми, подшитыми валенками, он неторопливо останавливался то около станков, носивших на заводе название «малюток», то около верстака, приглядываясь, чем бы помочь ребятам. Не спрашивая, Василий Петрович клал на стол те инструменты и тот калибр,

которые требовались. Советовал он так же незаметно и деликатно: скажет как бы мимоходом, а польза от замечания очевидна. Он одинаково заботился обо всех новаторах, несколько более других выделяя Чувилева, и никаких колебаний в настроениях Сережи и Сунцова не замечал. И Чувилев решил тоже ничего такого не замечать. Он делился своими мыслями со своим тезкой, первым своим помощником.

— Вот какую тактику я решил проводить с Анатолием и Сережей: выдержки побольше и терпения. У Анатолия, я знаю, время, которое мы сейчас на эту работу затрачиваем, было запланировано на другие дела: чтение, музыкальный кружок, театральные постановки, лекции, шахматы, лыжи… Но я, как бригадир, ценю в нем, поддерживаю и всячески укрепляю прежде всего то, чем он общему делу полезен. За эти черты в нем я буду бороться.

— С кем? — спросил Семенов.

— Да с ним же самим.

Вскоре обоим пришлось убедиться в справедливости этих слов. Чувилев хорошо знал своего друга детства Анатолия Сунцова.

Соня сообщила чувилевцам последнюю заводскую новость.

— С сегодняшнего дня начнет работать наш заводский лекторий обеденного часа. Два раза в неделю, в течение получаса, остающегося после обеда, Павла Константиновна будет читать лекции по русской литературе. Партбюро решило организовать этот лекторий прежде всего для молодежи, выбывшей из школы, — ведь надо же им догонять своих товарищей. Лекции по физике, математике и географии будут происходить в городском клубе. Постепенно Павла Константиновна и другие лекторы будут принимать зачеты, и, таким образом, все выбывшие из школы будут как бы учиться в средней школе без отрыва от производства.

— Очень интересно и разумно, — оживился Сунцов. — И мы все с удовольствием Павлу Константиновну послушаем!

…В середине пролета поставили ящики, и хрупкая фигурка Павлы Константиновны стала всем видна из конца в конец большого механического цеха.

Павла Константиновна скинула платок, и ее седые волосы снежно засияли среди темного металла станков. Ее темнокоричневые ласковые глаза зорко и внимательно оглядели столпившихся тесным полукругом слушателей, и она произнесла звучным и ясным голосом, каким привыкла говорить в школе:

— Товарищи, здесь работают некоторые из моих учеников… Вот я вижу их. Здравствуйте, ребята!

— Здравствуйте, Павла Константиновна! — грянуло в ответ.

Павла Константиновна выдержала короткую паузу и продолжала:

— Итак, друзья мои, на чем мы кончили более двух лет назад занятия по литературе? Кто помнит?

Бывшие ученики разноголосо зашумели, а немного спустя Виталий смущенно подал голос:

— Мы говорили о лирике Пушкина, о стихах о родине… Мы начали, кажется, со стихов о природе.

— Верно, молодец, Виталий. Вот, вслушайтесь, как глубоко любил Пушкин родную природу.

Павла Константиновна сделала легкий знак и начала читать наизусть:

Сквозь

волнистые туманы Пробирается луна, На печальные поляны Льет печально свет она.

Засунув пальцы в рукава потертой шубки и задумчиво глядя перед собой, учительница читала так просто и хорошо, будто рассказывала о себе самой, как ехала она в одинокой кибитке по дороге зимней, скучной, как слушала песни ямщика.

Ни огня, ни черной хаты… Глушь и снег… Навстречу мне Только версты полосаты Попадаются одне…

Из механического цеха на склад к чувилевцам донеслись всплески аплодисментов.

— Минуточку! — и, распахнув дверь, Сунцов застыл на пороге.

Сквозь чистую тишину летел к ним звучный, как струна, голос Павлы Константиновны:

И что ж? Свой бедственный побег, Кичась, они забыли ныне; Забыли русский штык и снег, Погребший славу их в пустыне. Знакомый пир их манит вновь — Хмельна для них славянов кровь; Но тяжко будет им похмелье; Но долог будет сон гостей На тесном, хладном новоселье, Под злаком северных полей!

— «Бородинскую годовщину» читает! — прошептал Сунцов. — Я тоже ее наизусть знаю!

— Работай! — сурово произнес Чувилев и захлопнул дверь.

— Вот как! — возмутился Сунцов. — Сам не хочешь слушать и другим не даешь. А я вот пойду сейчас в механический…

— Останешься на месте, — холодно отпарировал Чувилев.

— Да что ты за человек? — ужаснулся Сунцов. — Есть ли в тебе живая душа?

— Не меньше, чем у тебя, — спокойно возразил Чувилев.

— Рассказывай! — с надменным видом, чего Чувилев не терпел в нем, усмехнулся Сунцов. — Разве ты понимаешь, что значат вот эти, например, бессмертные слова из «Бородинской годовщины»?.. Эх, какие слова!..

Сунцов красиво закинул голову и начал:

Сильна ли Русь? Война, и мор, И бунт, и внешних бурь напор Ее, беснуясь, потрясали, — Смотрите ж: все стоит она!..

— Ты опять работу бросил, Анатолий! — негромко, но властно перебил Чувилев.

— Вот, вот! — возмущенно вскинулся Сунцов и резким движением включил станок. — Ты только одно и знаешь — наступать, нажимать, не считаясь ни с чем…

— Да, я не считаюсь с тем, что тебе охота перед публикой покрасоваться, — сказал Чувилев, словно не замечая выражения лица Сунцова. — Не воображай, что ты один Пушкина любишь!.

— А пока ты упиваешься поэзией, — твердо и насмешливо произнес Игорь Семенов, — мы, значит, здесь должны за тебя работать? Нет, дудки-с! Мы тебе справедливость нарушать не позволим! Я первый не позволю.