Родина
Шрифт:
С минуту все стояли, словно у них ноги приросли к земле. Но Банась вдруг застонал, и этот стон будто освободил их от злых чар, которые были в резком повелительном голосе барышни.
— Бегите за ней! Стоят, ровно столбы! — со злостью закричала Валькова баба.
— Конечно, надо же втолковать ей!
— Должна дать лошадь!
— Еще бы! У человека все внутренности наружи!
— Ведь не в драке, а на работе приключилось!
Кшисяк сломя голову кинулся вдогонку. Остальные за ним. Барышня ехала медленно, он добежал первый и, забежав вперед,
— Ну, что еще?
— Лошадь бы… Пропадет человек…
Барышня высоко подняла темные брови. С минуту она смотрела на лоб Кшисяка. Равнодушными, слегка удивленными глазами.
— Я уже сказала.
И тронулась дальше. Глаза Кшисяка заволокло красным туманом. У него перехватило дыхание от ненависти. Не помня себя, он схватился за повод.
Но барышня, наклонясь с седла, изо всех сил хлестнула его стеком по лицу. Второй удар обрушился на лошадь, которая рванула вперед, чуть не свалив Кшисяка. Только клубы пыли поднялись с высушенной солнцем земли.
Несколько мгновений Кшисяк стоял, не понимая, что произошло. Лицо жгло. Безумными глазами он взглянул на остальных, на тех, кто вместе с ним кинулся догонять барышню.
Они медленно повернули обратно. Но там, у воза, уже все видели. Управляющий неуверенно потоптался на месте и ушел.
Банась даже не спросил, чем кончилось. Он стоял, прислонясь к возу, губы у него были синие, словно вымазанные черникой.
Толпа в глухом молчании стояла вокруг.
Банась крепче прижал руками живот. Колеблющимся шагом двинулся прямо вперед, к большой дороге.
Видно, надумал добраться до города пешком. А сделать ничего нельзя было. В деревне мужики тоже спешили убрать сено, чтобы не подмочило дождем. Да и все равно, у них надо бы нанимать лошадь, а на какие деньги?
Они долго стояли и смотрели ему вслед. Будто пьяный шатался. Голова моталась из стороны в сторону. И все же он шел. Сперва по клевернику, потом узкой межой между хлебами.
Потом они увидели, как он вышел на тракт…
И не оглянулся ни разу.
Снова закипела работа. Мужчины подавали, бабы торопливо гребли, дочиста вычесывали покос — ведь приказчик всюду лазил, проверял. Как найдет где клочок сена, сейчас ругаться и с жалобой к барышне, что, мол, небрежно работают.
Подводы приезжали и уезжали. Высоко нагруженные сеном, крепко перевязанные. Луг пустел.
Окровавленные вилы были брошены на борозде. Никому как-то не хотелось взять их в руки.
Все думы были о Банасе. Высчитывали, где-то он теперь, далеко ли ушел.
— Может, и дойдет.
— Куда там!
— Ничего! Раз не остался тут же на месте, смог двинуться, так кто его знает — может, и дойдет.
— В больнице-то помогут.
— Помогут. Доктор там ничего.
— Это который с бородкой?
— Он. Тот, другой, в очках, не такой. Сердитый.
— Что ж, что сердитый, а помочь и он не хуже поможет.
— Чего ж не помочь! На то и доктор.
Разговор зашел о докторах, о больницах. Будто нечаянно. Но никому не хотелось ни думать, ни говорить
И по этой жаре, по этой пыльной дороге шел теперь Банась. Один. Придерживая руками вываливающиеся из живота внутренности. А дорога дальняя. Куда! Корчма, потом лес, поля, потом еще лес и избы, и только потом уж город. Да еще городом до больницы дойти тоже не близко.
Они торопились с сеном, потому что и вправду надвигалась гроза. Тучка постояла над лесом, потом стала темнеть и набухать. Люди и оглянуться не успели, как внезапно подул ветер, стремительный, горячий, будто из раскаленной печи, закружил сухие соломинки, завертел столбы пыли на дороге. Зашелестел в хлебах, словно зашептались тысячи голосов.
Бабьи юбки взлетали вверх. Из-под грабель вырывались последние клочья подгребаемого сена. Мужики нахлестывали лошадей. Бабы уже в руках тащили все, что успели сгрести подле возов. Последний воз свернул к сараям, когда упали крупные, сперва редкие теплые капли. И сразу, будто дождь только этого и дожидался, несколько раз блеснула молния и хлынул такой ливень, что, казалось, затопит всю деревню. Сквозь серую пелену дождя света не было видно.
Но гроза пронеслась, и дождь быстро прекратился. И тут в бараки прибежал сын Йоськи с известием, что Банась дошел до больницы, но, когда врачи стали вкладывать ему обратно в живот вывалившиеся внутренности, он умер, не успев сказать ни слова, даже не простонав.
Батраки большой толпой двинулись к усадьбе.
Ян, господский лакей, перепуганный, выскочил на крыльцо.
— В чем дело?
— С барышней хотим поговорить.
— Идите к управляющему!
— Не о чем нам с управляющим говорить! Мы пришли к помещице.
Они столпились у крыльца. Говорил за всех один. Остальные, не снимая шапок, стояли с мрачными глазами, в полном молчании.
— Ясновельможная пани не выйдет к вам.
— Ты за нее не говори. Иди и доложи, что пришли, мол, из бараков. Вот и все твое дело.
Но как раз в этот момент двери с шумом распахнулись. Барышня появилась на пороге. Высокая, в черном платье. Глаза ее вспыхнули, когда она увидела их, лицо немного побледнело.
А пришли сюда все. Впереди стояли мужчины, за ними теснились бабы, даже ребятишки прибежали. Ведь не каждый день случалось, чтобы батраки лезли в господский дом. Ребятишкам любопытно, а вдруг удастся увидеть что-нибудь.
— Мы пришли по поводу Банася.
— Какого Банася?
В толпе раздался ропот. Хотя и вправду, откуда барышне знать, что его фамилия Банась и который это из них?
— Того, что вчера…
Нет, она знала. Знала с первых слов. Она побледнела еще больше. Сделала шаг вперед. Но они не отступили.
— Банась-то вчера умер в больнице.
— Ну и что?
Теперь барышня была уже совершенно спокойна. Она смотрела на людей, брови ее гневно хмурились, сошлись в одну линию.