Родиной призванные(Повесть)
Шрифт:
— Мать, я сама! — вскочила Анюта. — Я принесу воды!
— Да лежи… Поди, все о нем убиваешься.
Теперь Анюта уже совсем не могла спать. Она пугалась, вздрагивала всем телом, а когда на минуту засыпала — видела Костю. Она говорила Косте, что он мертвый, что его разорвала мина и он лежит в могиле на кладбище в Сергеевке. А он улыбался, целовал ее и тихо шептал: «Что ты, милая! Это неправда! Я жив!»
Анюта просыпалась в слезах и тоскливо думала, что для нее эта война никогда не кончится.
В третьем часу ночи со стороны станции послышался колокольный звон, перешедший в набат.
— Казарма в Дубровке горит… — осадив лошадь, крикнул ей брат. — Иди домой. Видишь — тревога!
Глава третья
Вечером, на другой день после встречи с Жариковым, Галя положила в корзину с бельем две мины. Она часто брала домой для стирки белье у немцев, ее приход в казарму не вызвал никаких подозрений. Но как подняться на чердак, когда возле лестницы расхаживают солдаты? Оставался все тот же выход: собрать бутылки, стеклянные банки и на глазах у фельдфебеля подняться по лестнице вровень с потолком и вместе с бутылками бросить к дымоходу мины. А если одна из них попадет в проход дымохода и окажется в топке, полыхающей огнем? Взрыв! И тогда… Нет, этого не должно случиться.
И тут у нее возник другой план. Вечер серый. Моросит дождик. Где сушить белье? Она спокойно залезет на чердак и развесит его там. Она знает: у дымохода, между двумя балками, можно хорошо заложить мины.
В казарме было многолюдно. Офицер в новом кожаном пальто, собрав вокруг себя солдат, весело рассказывал о каких-то событиях на фронте. Часто звучали слова «Сталинград», «Волга», «Нах Москау». Галя знала, что гитлеровские армии наступают в районе Сталинграда.
После беседы один из солдат заиграл на губной гармошке. Его лицо выражало радость и довольство.
«Ну, гады, доиграетесь. Покажу вам Москау», — подумала Галина. Как ни мала была ее цель — поджечь казарму, — она, стремясь к ней, находилась в состоянии душевного напряжения и отчетливо чувствовала свою причастность к тем делам, которые вершили советские воины в степях Сталинграда. Это помогало ей смириться с похабщиной солдат, со свинством фельдфебеля, который ежедневно, не стесняясь девушек, купался в бочке, раздеваясь догола.
— Ти есть дикая девка! — говорил он уборщице, и обижаться было бессмысленно.
Фашист говорил все это с полной уверенностью в естественности происходящего: унижение русских оккупанты считали природным правом «расы господ».
— Ти ступайт туда! — показал фельдфебель вверх, когда она подняла ногу на чердачную лестницу.
— Белье! Во! Белье! — кивнула на корзину, прижимая ее к лестнице.
— Курт хочет туда! — ткнул гитлеровец пальцем на темневший в потолке лаз. — Туда, Галя-Катюша. Курт хочет либе…
Галя не на шутку испугалась и вдруг подумала о том, что он может испортить все дело. Она полезла было на чердак, но Курт бросился следом.
— На, держи в таком разе.
— О-о! — крякнул фашист, с трудом удерживая корзину.
— Я тебе вот так, так! — прицелилась пальцами, давая понять, что вцепится в лицо.
Неизвестно,
На чердаке Галя первым делом достала мины и заложила их. Одну — у самого дымохода, другую — ближе к выходу, между двух балок, и засыпала их старыми, потемневшими стружками.
Она вышла из казармы и встретила Жарикова. Галя все еще волновалась. Этот нахальный Курт… Но теперь она на каждом шагу чувствовала сильное, ободряющее пожатие руки Ивана. Вот и садик. Терпкий аромат мяты и укропа пьянил Галю, у которой и без того кружилась голова от пережитого. На старых липах попискивала стайка дроздов. Дождик скоро перестал. Потянуло холодком: где-то далеко-далеко шла зима, гнавшая на юг птичьи стаи.
— Идем, — тихо сказал Жариков. — У Кабанова соберутся мои ребята. Спасибо тебе, Галюша.
А в казарме начался пьяный разгул. Начальник управы привез двух свиней, которых разделали и зажарили в горячо натопленных печах. Нашелся шнапс и даже пиво. К полуночи все гитлеровцы едва держались на ногах. Никто не замечал, что по потолку забегали светлячки огня. В два часа ночи пламя уже бушевало, да так сильно, что казалось, кто-то невидимый подливает масло в огонь.
В одном нижнем белье фрицы метались по казарме, многие все еще не могли прийти в себя. Панику усилил взрыв и обвалившийся у дверей потолок. Теперь гитлеровцы кинулись к окнам и далеко не всем удалось выскочить из горящего здания.
Этот пожар и был причиной тревоги на авиабазе, на железнодорожных станциях и конечно же в самой Дубровке.
Глава четвертая
Вернер вызвал к себе начальника полиции, переводчика Геллера и тех сотрудников, что были на месте. В одну из бессонных ночей он продумал план поимки Данченкова.
Перед этим пытались снова заслать убийц, но их в бригаде разоблачили. Посылали карателей, но им тоже не удалось разгромить бригаду.
— Бандиты обстреляли аэродром… Напали на крупную станцию Пригорье, взрывают эшелоны и автомашины… — Оберштурмфюрер перешел на крик: — Кругом бандиты, кругом! — Его щеки рыхло дергались, глаза наливались гневом. — Вот мой верный план. — Он прошелся по кабинету, остановился у портрета фюрера. — Приказываю арестовать всех, кто носит фамилию Данченков. Бандит будет спасать своих родственников, особенно мать, тут мы его и схватим.
— Слишком много однофамильцев, — неуверенно буркнул Коржинов. — Очень много!
— Не ваше дело. Гестапо разберется! Повторяю: всех Данченковых взять, всех! Никого не жалеть!
Утром следующего дня эсэсовцы и полевая жандармерия рыскали по селам и хатам и забирали всех, кто носил фамилию комбрига.
Отряд карателей приехал в родную деревню Данченкова.
Отец Федора умер еще до войны. Мать, Ефросинья Поликарповна, растила младшего сына — Мишку. Старший, Иван, погиб на фронте. Третьего, Григория, гитлеровцы заставили сопровождать обоз с награбленным хлебом в Брянск. Вскоре прошел слух, что Гришу расстреляли. Была у Федора и сестра, но она в начале войны ушла из села, погнала колхозный скот в глубокий тыл.