Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Около полуночи 22 сентября 1941 года молодой лейтенант Советской Армии Константин Поворов подошел к родной своей деревушке Бельской, затерявшейся в овражистых полях на севере брянского края. Он долго копался под старым ометом соломы, пока не спрятал оружие. У соседей скрипнула калитка. Поворов уже выяснил, что один из соседей
Шарящие пальцы Константина наткнулись на ручку; постучал тихо и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.
— Костя?.. Мать, это Костя, — воскликнул отец, бросая на лавку старую шинельку, из которой он шил детский пиджак.
— Костя!.. Боже мой! Сынок!.. — с жалобным криком пошла ему навстречу мать.
Обняв сына, тихо заплакала: от него пахло сырой землей и кровью. Отец и дядя обняли его молча. Отец растерянно всматривался в осунувшееся, обросшее лицо с посиневшими обветренными губами.
— Господи!.. — засуетилась мать. — Раздевайся, Костенька. Снимай скорей эти тряпки. Вот счастье-то, жив!
Из чуланчика выбежали Миша и Ваня, повисли на шее брата.
— Я, Костенька, наплакалась, настрадалась… Двое вас на фронте, и ни одной весточки. Садись, Костенька, покушай. — Мать поставила на стол вместе с белыми пластинками сала огурцы, капусту, картошку. — Подкрепись, сынок…
Отец ходил по комнате, стучал костылем, дядя смотрел на племянника допрашивающим взглядом.
— Как, батя, жить будешь? — спросил Костя.
Отец сел на свое место, хотел было взять шитье, но вдруг бросил его на лавку.
— Как? Вот хвирму свою открою. Немцы частное дело восхваляют.
— Добре… — невнятно, с полным ртом, проговорил Костя. — Дядя — твой компаньон, акции свои в твою мастерскую внесет.
— Сынок! Ты не слушай старого, чудить стал. Теперь, говорит, мой дом — моя крепость.
— А что, мать! У бати фирма. Ну а я к немцам в полицию. Авось, в офицеры выйду, — с иронией в голосе сказал Костя. Глянул на отца, глаза у того потемнели, недобрыми стали. Отчужденно встретил взгляд Кости и дядя, а мать и братики словно бы испугались.
— В полицаи! — ужаснулся отец. — Люди проклянут, срам на всю семью.
— Костенька! Сердце мое ёкнуло, ноги подкашиваются, что ты говоришь? Родной мой, нешто ты рехнулся? Вон весь болявый. Сыночек мой! Лечить тебя надо. — И мать опять тихо заплакала, затенив платком лоб.
А Костя, склонив голову, долго и мучительно думал.
— Как же ты, комсомолец, да в полицию? — с болью в голосе прохрипел отец.
— Братуха, помолчи! Дай Косте успокоиться. Какой он… видишь, — вмешался дядя Василий.
Он подошел к свояченице, утер слезы с ее щек. Ласково так улыбнулся, ревниво глянул на брата. На скулах выступил румянец. Нравилась ему жена брата. Более того, любил он ее тайно и верно.
Костя сел на диванчик, где ему постелила мать, сжал кулаки меж колен.
Глава вторая
Никишов Николай Артемьевич к началу войны был в летах, ему шел сорок второй год. Работал он колхозным агрономом, а когда пришли гитлеровцы, как бы затерялся среди колхозников. С виду незаметный, с добрым простеньким лицом, улыбчивый и открытый для людей, он часто появлялся в деревнях, прилегающих к Сеще и Дубровке. Никто из фрицев не обращал внимания на мастера, обслуживающего деревенский движок. Случалось, заходил он и в семью Поворовых. По душе ему была честная, работящая семья, воспитавшая двух командиров. Многие и фамилию Никишова позабыли, а величали по-деревенски просто — дядя Коля. Жил он в селе Коханово, расположенном невдалеке от Дубровки. Никто не знал, что коммунист Николай Никишов был оставлен райкомом партии в качестве разведчика партизанских отрядов. Уже в первые месяцы войны дядя Коля связался и с партизанами, и с армейской разведкой. Дядя Коля считал главной силой разведки связь с населением, с патриотами, готовыми на любые жертвы. Зона действия партизан определилась, а в соответствии с ней Никишов налаживал тесные связи. Он подобрал людей, действовавших в определенном направлении: сещенском, дубровском, рославльском, кричевском, клетнянском, григорьевском.
На каждом направлении Никишов поставил разведчиков из людей, хорошо знавших местность. В подпольную работу он вовлек целые семьи. Однако проникнуть на Сещенскую авиабазу ему пока не удалось.
На второй день после появления Константина Поворова в родном селе Никишов узнал об этом. Время для разведчика дороже всего на свете. Он все продумал и, придя в семью, где его уже знали, был принят как свой человек.
— Чуть было не забыл твою хату, — улыбнулся хитровато в ус дядя Коля, входя в дом. — Ехал-то я, весь думкой запутанный. Хватился, а кобыла моя уже мимо было махнула.
— Садись, Артемыч, гостем будешь. Рады свидеться. А тут и вдвойне рады.
За Костей побежал Мишка. И пока его не было, потолковали о том да о сем, чем деревня волнуется: о хлебе, о скоте, о топливе. Тут и Костя на порог.
Никишов встал, обнял его:
— Рад видеть тебя живым. Рад!
— Вон оно што… — протянул отец, удивленно переглянувшись с женой.
…А Поворов неторопливо вел рассказ о людях, с которыми он уже связался. Упомянул своего двоюродного брата из Яблони, Бориса Совекина, назвал врача Надю Митрачкову, учителя Андрея Кабанова. Недаром он, прежде чем прийти в родной дом, прятался по ригам да сараям. Оказалось, что и дядя Василий Северьянов уже в курсе. Лицо Якова посветлело. Увидев, что жизнь сына поднялась на его глазах в цене, ударил по своей деревянной ноге и даже прихлопнул ладонями, словно в пляс хотел пуститься.
— Вот это да!.. Ну и сынок!.. А как же полиция?
— Вот что, Яков, — сказал Никишов. — Костя должен пойти служить в полицию, и не куда-нибудь, а в авиагородок. Все у него будет на глазах.
— Не пойдет, — строго крикнул отец свое любимое словечко. Он употреблял его, когда с чем-нибудь категорически не соглашался. — Присяга, сын. Присяга! Она зовет тебя к своим.
— Нет, отец, пробиваться к своим чересчур рискованно. А что делать здесь, ответил нам Центральный Комитет партии.