Родиной призванные(Повесть)
Шрифт:
— Петя, — обратился он к мальчику лет тринадцати. — Твой пулемет засек полицай. Придется его отдать. Ясно?
— Ясно! — блеснув глазами, согласился школьник. — Только я его изломаю.
— Это, пожалуй, надо сделать, — ответил Кабанов.
— А ежели все немецкое оружие поломать, тогда и войны не будет, — сказал Петька.
— Ну какой же ты у нас сообразительный.
— Наших людей всех не перебьют! — вмешался Васька. Он достал завернутую в бумажку фотографию и с гордостью показал: — Батя мой! Партизан был. Первый. Убили гады…
Надежда долго и внимательно смотрела на ребят.
— Так вот, дети, школу мы закрываем.
Наступило молчание.
— Чтобы спасти вас от болезни, сделаю каждому прививку. В хатах соблюдайте чистоту, в дом к больным ни шагу… Мы должны своих людей спасти. Ну а что делать — вы знаете.
— Значит, оружие собирать? — еще раз спросил Васька.
— Обязательно собирать, — ответил Кабанов. — Но очень осторожно. Если кого-то из вас поймают, кричите, клянитесь, что нашли оружие, чтоб передать немцам. Такой у них есть приказ, они даже поощряют тех, кто находит и передает им оружие.
Кабанов прошел по классу, внимательно посмотрел в глаза ребятам.
— Каждому из вас не больше четырнадцати лет. Но вы уже не дети. Вы видели войну. Еще раз прошу — берегите себя!.. Мы победим. Мы будем жить хорошо. А теперь ступайте. Ты, Васек, подожди меня на улице.
Учитель обнял и поцеловал каждого школьника. Лица ребят были суровы и светлы.
Наконец все ушли. Кабанов сказал:
— До чего же они разные, Надежда Игнатьевна. Вот Васек. Бей его, пытай, а он будет на своем стоять. В нем какие-то роковые силы заложены. Откровенно говоря, я боюсь за него. Скорее всего, тут есть и влияние деда. Васек страстно хочет отомстить за отца. Но что придумал: коробок с тифозными вшами. У него дома уже из одного коробка вши разбежались. Может деда заразить. Правда, он уверяет, что всех переловил. Но так ли это? Коробок надо у него сейчас же изъять.
— Да, да! Зовите его скорей.
Кабанов вышел из класса и тут же вернулся вместе с Васильком.
— Вася, — сказала Митрачкова, — ты знаешь, что я врач. Ты смелый, сильный мальчик. Но твоя затея может кончиться очень плохо. Отдай мне коробок.
Мальчик несколько минут размышлял, наконец запустил руку в карман и достал спичечный коробок, плотно завернутый в тряпицу.
— Ладно, возьмите!
Кабанов подошел к печке, чиркнул спичкой и поджег старые тетради, а когда разгорелся огонь, взял у Нади коробок и бросил его в огонь.
— Теперь иди, Вася. — Кабанов погладил мальчика по голове.
Оставшись вдвоем с учителем, Митрачкова сказала:
— Школа закрывается. Надо выработать новую линию поведения. Приказано остаться здесь и тайно работать на своих. Поворов, Сергутин и другие уже действуют. Как видишь, я тоже не сижу сложа руки. Надо пробраться в управу. Надежные товарищи в этом помогут.
— Так мы же комсомольцы! Как людям в глаза смотреть? — воскликнул Кабанов. — Как все это вынести?
Выражение лица Нади изменилось,
— Знаешь, Андрей, я еще в Смоленске готовила себя к тому, чтобы спасать людей. Создание немецкой управы — это факт, и от него никуда не уйдешь. Но если этот факт обратить на пользу своим людям, если в управе окажутся настоящие патриоты, скрытые враги фашистов — разве это плохо?
— Черт возьми, ведь то же самое говорил Жариков. Да меня и самого будоражит такая мысль. Ломать фашистский порядок изнутри. Прием не новый — вспомните Троянского коня, а все же… Возле нас сейчас крупнейшее фашистское гнездо. И если мы будем достаточно ловки, много сделаем. Сдается, что гитлеровцы, упиваясь победами, пока еще доверчивы… — Кабанов неожиданно оборвал разговор. — Ну я пошел. — И протянул руку.
— Всего доброго, а мне завтра дальняя дорога, в Сердечкине много больных… — улыбнулась Надя.
— Доброе село. Хорошие там люди, верные. Счастливого пути.
Неспокойно было на душе у Кабанова. Он опять стал раздумывать, как держаться дальше. Чем ближе подходил к своему дому, тем тревожнее чувствовал себя. Пробраться в управу, пожалуй, можно, но что потом? И манила эта мысль, и пугала. А вдруг свои объявят предателем и свернут голову? Вспомнил Поворова. «Думать, думать будем», — сказал себе.
Был погожий октябрьский день. Солнце грело почти по-летнему. Боец-окруженец, которому Надя удалила три пальца на ноге, рассчитывал ночью перебраться к Поворовым. Что дальше, будет видно. Оставить его у себя семья Митрачковых боялась: уж очень часто заглядывал Махор. Правда, полицай больше интересовался горячительным и закуской, но все же приходилось держаться настороже.
Надина сестра Тоня одела бойца в старый армяк и провела огородами в заранее протопленную баньку.
— Сиди здесь до вечера, — сказала девчонка повелительным тоном. — Больно? — указала на забинтованную ногу.
— Ничего. И к боли можно привыкнуть…
Тошка не уходила, присела рядом на полок. Боец молча разглядывал лицо девочки, волосы, старенькую фуфайку, которую она зачем-то надела в этот теплый день и теперь парилась в ней, словно картошка в горшке без воды. Она видела, как его детские глаза медленно сползли с ее лица на руки, потом опять на лицо.
— Сколько тебе лет? — спросил он наконец.
— У девчонок про года не спрашивают.
— А мне восемнадцатый пошел.
— Да ты… доброволец!
— Да… Хату нашу разбомбил фашист. Все там и полегли.
Тошка хотела сказать, что все понимает. Ну пусть не все, почти все. Но она была скрытная, ответила скупо:
— Ты хорошо поступил.
— Я и сам знаю. Так нужно.
— Вечером в потемках тебя Санька отведет в Бельскую. Я костыль найду. Прощай теперь. — И протянула руку.
Он легко взял ее тонкие, потемневшие от работы пальцы и, наклонив голову, поцеловал небольшую ладонь. Хотел поцеловать Тошку в припухшие губы, но боялся, что она отвернется.