Родиной призванные(Повесть)
Шрифт:
Шаги громко зашуршали под окном. Стук — легкий, осторожный, и голос — тихий, просящий:
— Открой, хозяин, свои. Открой.
— Открывай, — велел Федор. — Не бойся. Коли что… мы с Сергутиным тут, за перегородкой.
— О-о, заходи, заходи, товарищ!
В комнату ступил человек в красноармейской шинели с карабином в руках.
— Не пужайся, хозяин. — Огляделся. Увидел на стене портрет бойца. Повеселел лицом.
— Входите!
— Здравствуйте, — сказал вошедший, лет сорока, поджарый, высокий, с крупными рабочими руками. — Хлебца бы нам… Может, еще чего. Командира
— Да вы садитесь! Вот курево! — предложил Митракович.
Из-за перегородки вышли Федор и Сергутин. Боец вскочил было.
— Сиди, сиди. Свои мы, — мягко сказал Федор.
— Давайте сюда вашего командира… Да еще кто там, — позвал Митракович.
— Да нет. Поспешать надо. За Десну.
Пока хозяйка собирала продукты, боец рассказал, что командира спасла совсем молодая докторша:
— Фамилии ее не знаю. Дай бог ей здоровья. Выходила человека.
Сергутин догадался, что докторша была не кто иная, как Надежда Митрачкова.
— Кто же вашего командира прятал?
Боец насторожился, вопросительно посмотрел на мужчин и, видя внимательные, мягкие взгляды, улыбнувшись, ответил:
— Не без добрых душ… Есть такая семья. У них свой тоже командир. Из окружения домой пробился. — И сделал вид, что полностью ответил на вопрос.
— Так, так… — Федор понял, что боец явно скрытничает, делает это наивно: верит, что попал к своим людям; хочет хоть чуточку пооткровенничать, но осторожничает.
Хозяйка приготовила полный мешочек разной снеди: печеного хлеба, картошки, сала, несколько луковиц и чеснока.
— Полотенчик не лишним будет, может, умыться где… Да и мыльца кусочек положила. — Потом налила гостю стакан сливянки. — Пей, дорогой, пей… Кровь-то, небось, застыла.
Боец выпил залпом, а принимая мешок, улыбнулся:
— Ну вот, с такой сумой мы к своим без горя доберемся.
— Послушай, товарищ, — спросил Сергутин, — когда вы ехали, никто из фрицев или полицаев вас не заметил?
— На кой черт мы им… Лошак едва ноги движет… На повозке рваные дерюги, а под ними бородач. Сверху на фанере «Тифозные» — надпись такая. Ну а я, как видишь, женихом не выгляжу. Товарищ тож такой. Хуже некуда. Весь тут. Хотя, скажу вам, один полицай видел нас, когда мы через Радичи ехали. Махором его кличут.
— Эх-ма! Да как же вы так неосторожно? Еще погоню учинит, — сказал Федор.
— Погоня… Ищи ветра в поле. У полицаев овчарок нема, слава богу. А по колесам нас не углядишь, — успокоил боец, — колеса они по всему краю. Народ еще не осел. Двигается.
— Махор… Махора я знаю. — Митракович задумался. — Перед гитлеровцами выслуживается. А впрочем, черт его поймет. Может, то личина… Думаю, не выдаст. Ну, боец, счастливого пути!
Мужики вышли на улицу. Больной командир что-то бормотал во сне. Будить не стали.
— Вон ночь какая светлая. И ледок прохрустывает, а у нас, в Сибири, небось уже и снежок. Морозы. — Красноармеец низко поклонился мужикам и поехал, куда указал Митракович, в объезд села.
Глядели вслед молча, тяжело на сердце ложилась и судьба командира, и судьба бойца. А кругом была
Вот уже и нет звуков от бывшей здесь подводы. Только в ушах толчками шумит кровь. И все, больше ничего не слышно. Над селом — луна и тишина; не хочется уходить с улицы, да надо.
В доме заплакал малыш, и разговор перешел на полушепот.
— Люди и оружие… Люди и оружие… — словно выпуская слова из душевной глубины, глухим баском говорил Федор. — Завтра пойду домой: немного в порядок себя привести надо.
Помолчали. Возле печки запел сверчок.
— Знаете, мне какая думка пришла в голову? Слухи о партизанах со всех концов идут. Проси, старшина, у комендантов оружие. Для полицейского отряда. Я тебе подметных писем подброшу — с угрозой всему твоему волостному писарству. Как только фрицы вооружат полицаев — разумеется, наших ребят, — так я тут как тут. Уведем их в лес, как пить дать, уведем.
— Да, брат, это задачка нелегкая. Такую операцию по всем статьям продумать надо.
— Я не тороплю. Давай, староста, обзаводись своей гвардией, да получше вооружи ее, а кому командовать — увидим после.
Глава двенадцатая
В полдень пошел густой снег, и к вечеру в Дубровке стало белым-бело. На улицах ни души. Редкие прохожие жмутся к заборам, стенам домов — боятся стать мишенью злобствующих гитлеровцев. 6 ноября такой жертвой стала еврейская девочка. Ее хоронили дети. Мальчики, девочки шли, таща дроги, на которых лежал гробик из неотесанных досок. Дети шли с окаменевшими лицами, локоть к локтю, вперив глаза куда-то вдаль.
Стоявшие у комендатуры солдаты молча смотрели на страшное шествие. Смотрел и учитель Перхунов. Смотрел и говорил себе: «Никогда не прощу этого фашистам».
Праздник сегодня, но поселок словно вымер. Дни стояли серые, тяжелые, ночи еще тяжелей. У жителей Дубровки, Перхунов знал точно, были сейчас две мысли: «Что принесет завтрашний день? Когда победим?»
«Встречаю гостей, — подумал учитель. — Хоть бы самовар поставить». Он еще раз оглядел улицу и вошел в дом.
Вскоре пришел Макарьев, следом постучал и Сергутин. Он принес с собой шахматы, Макарьев вынул из кармана колоду карт. На тумбочке возле стола появился графин самогонки. Все это на случай, если придут патрули.
— Сегодняшний вечер, если не возражаете, мы назовем историческим. Иваныч, — обратился Сергутин к хозяину, — позвольте мне накрыть стол красным полотном.
— А вдруг гитлеровцы?..
— Уверен, что комендантский патруль не будет топтаться по домам. Я выяснил… Мне хочется сегодняшней встрече придать официальный характер.
Сергутин достал из-за пазухи кусок полотна, разгладил его и аккуратно накрыл кумачом стол. Он это сделал с такой торжественностью, что Макарьев даже прослезился, рассматривал Сергутина, словно незнакомца. «Неужели это рабочий, токарь, бывший преподаватель труда? Это он и не он, — думал Макарьев. — Мне всегда казалось, что Сергутин удивительный человек».