Родиной призванные(Повесть)
Шрифт:
— Очень сильный ребенок! — невольно воскликнул один из мотоциклистов.
— Уберите собаку, — крикнул Вася, показывая на овчара.
Гитлеровцы подозвали собаку, взяли ее на шворку и подали мальчику знак выходить на берег. Вася покрасневшими от воды и горя глазами посмотрел окрест — на любимые поля, на тихую речку, где совсем недавно ловил щурят, на кусты, где с Колькой искали патроны. Увидит ли он снова Колю, деда, Андрея Ивановича?
Встретившийся по дороге к эшелону Махор стал просить солдат отдать ему Васю. Но то ли гитлеровцы
— Прочь, прочь, — закричали они в один голос.
Вот и вагон. Вася обрадовался, увидев возле путей остов грузовой машины, которую он поджег.
В коридоре вагона мальчик начал чихать от острого запаха лекарств. На полках сидели солдаты, которых Вася угостил огнем. Солдатам делали уколы. Человек в белом халате грубо закричал на мальчика. Из соседнего купе, завешенного белым полотном, вышел сутулый, нескладный гитлеровец с несчастными глазами дрессированной обезьяны. Пр и виде пленного лицо его исказилось злобной гримасой.
— Раздевайся, — приказал он мальчику и стал рывком стаскивать с него мокрую одежду.
Васька разделся догола. Вошел гитлеровец — высокий, худой, с лицом, на котором застыла злость. В руках он зажал большой шприц с какой-то жидкостью. Сутулый заставил Васю растянуться на полке. Мальчик почувствовал, как треснула его кожа, игла вошла в спину. Больше ничего не помнил.
Очнувшись, не мог понять, где он и как сюда попал. В купе с зашторенными окнами было темно и тихо. Только у самого потолка светился зеленоватый глазок. Лежа в сумрачной тишине, Вася ничего не мог вспомнить. Может, он умер? Может, его положили в большой склеп? Попробовал крикнуть, но крика не получилось, густая жижа залепила горло. Прошло немного времени, снова появился высокий гитлеровец в халате. Купе ярко осветилось.
— Этот зверек удивительно живуч, — проговорил врач с лицом испуганной обезьяны. — Уди-ви-тель-но! Вы отдаете его мне? Он нужен военной медицине. Он очень крепкий кролик.
— Хорошо. На благо великого рейха… Берите! — сказал сутулый.
— Ты будешь цифра… Номер… — Гитлеровец в белом халате вынул из бокового кармана записную книжку в глянцевом черном переплете и сказал, записывая что-то: — Ты будешь номер пятьдесят девять. Пятьдесят девять! — властно повторил «белый халат».
Вася смотрел на врача широко раскрытыми глазами, ему не было ни больно, ни страшно, ни любопытно. Он испытывал глубокое безразличие ко всему.
— Пятьдесят девятого накормить, — приказал «белый халат».
Принесли еду. Васька откусил кусочек хлеба, а к консервам не притронулся — не хотел льститься на подачку. Гордость в нем закипела.
Опять подошел «белый халат».
— О, майн гот! — сказал он без злобы. — Я так и думал. Ты будешь отличный кролик. Тебя хватит надолго.
Так исчез Васька. В ту же ночь эшелон ушел на запад. Уехал и номер пятьдесят девять.
Глава
В один из холодных ноябрьских дней Сергутину занеможилось и он остался дома. Дубровская управа требовала от Сергутина муку для военного соединения, прибывшего на станцию Олсуфьево. Аня — переводчица, с которой часто встречался Сергутин, — подслушала разговор в немецкой комендатуре и теперь передала, что в Олсуфьеве расположились остатки дивизии СС, разгромленной под Москвой.
После встречи с Данченковым Сергутин почти ежедневно обходил дома своих знакомых и брал от верных, стойких людей слово помогать партизанам. Количество желавших оказывать сопротивление фашистам в разных формах (то ли прямой борьбой, то ли пропагандой правды о Советском Союзе) росло с каждым днем.
Больного Сергутина все же вызвал к себе в кабинет начальник управы Кушнев. Он был знаком Сергутину. Кушнев преподавал географию в Дубровской средней школе. Его считали вполне надежным, советским человеком и вдруг совершенно неожиданно с приходом фашистов он оказался у них на службе. Шептали, будто он завербован еще раньше, до войны.
— Хлеб! Хлеб!.. Где мука? — закричал он на Сергутина. — Ну что молчите?..
— Да вот занемог. Мне бы погреться возле домашних угольков. А так не ручаюсь за себя, — спокойно, но глухо ответил Сергутин.
— Ладно! Пошлите дежурных райуправы с приказом для мельников. И поймите: хлеб — это жизнь, сила, победа. Сами знаете. Но сила эта может быть обращена и против нас, если хлеб попадет в чужие руки. Контроль необходим. Я вам доверил, за вас хлопотал. Оправдайте доверие немецких властей. Куда вам с вашим здоровьем! Семья ой-ой… Не проживете без нас. Скоро школу откроем. Да что школа… Она вашу ораву не прокормит.
— Спасибо за беспощадную откровенность. Иду, буду действовать! А все же дайте мне три дня постельного режима.
— Хорошо. Да вот, кстати, обратитесь к главному врачу. Он вам какое-нибудь зелье от удушья выпишет. Идите и помните: хлеб, хлеб! — воскликнул Кушнев.
Как только закрылась дверь за Сергутиным, в кабинет вошли заведующий сельхозотделом Патрицкий и помощник начальника управы Рылин.
— Ну, друзья, как ваше самочувствие? А мне пришлось политобработкой заняться.
— Зря нервы портите. Кулаком по столу — и все тут, — прошипел Патрицкий.
— Гм… положим, да. Но он мне всегда нравился. Умен, черт его подери.
— Может, излишне доверяете Сергутину? Я имею сведения, что он уже помогал хлебом солдаткам и жидам. Доверять ему опасно, — подтвердил Рылин.
— Опасно, говорите?.. А кто Сергутин? Беспартийный. Обойден коммунистами. Мелкий был у них служака. Да и на заводе в Бежице ничем не отличился. Тебе вот я доверяю. А ведь ты активистом слыл, — вспылил начальник, обычно сдержанный в присутствии подчиненных.
— Верно. Активист. Но это — личина. Да я за батьку, за хозяйство, за обиду горло перегрызу. Пусть берегутся! — вскипел Рылин.