Родники мужества
Шрифт:
Но я вот еще о чем думаю. Фронтовой политработник не может ограничить свою деятельность выполнением только своих прямых обязанностей. Ведь обстановка может сложиться так, что и ему придется принимать волевые командирские решения, брать на себя ответственность за исход боя. Скажем, кто-то из политотдельцев оказался в роте или батальоне, где выбыл из строя командир. Или там просто произошла непредвиденная заминка. Как ему поступать? Выход вижу один — брать руководство боем на себя. Согласны?
— Полностью.
— Значит, в принципе мы с вами нашли общий язык. Вот в таком плане и будем работать...
Я сказал Ивану Ильичу, что решил сначала накоротке познакомиться со своими новыми подчиненными, представиться политотдельцам, а потом уж выехать в район населенного пункта Британи, где занимает оборону 33-я гвардейская дивизия.
— Одобряю, — кивнул головой комкор. — Это самый трудный участок. — Прищурившись хитровато, спросил: — Это вас не Михаил Михайлович Пронин на него нацелил? [17]
— Так точно, — подтвердил я и добавил: — Кстати, и генерал Сергеев упоминал мне о нем.
— Понятно. Плавни — наша общая забота. Мы разместили в них батальоны еще в летнюю пору. Тогда прохлада поймы спасала бойцов и командиров от жары, а опорные пункты, расположенные по берегу, гарантировали нашу оборону от внезапного нападения гитлеровцев из-за реки. Теперь же обстановка изменилась. Прошли дожди, пойма раскисла, в камышовых зарослях поднялась вода. И уже не река, а сами плавни стали непроходимым препятствием для врага. Так что посмотрите, Иван Семенович, может, есть смысл отвести теперь подразделения непосредственно из плавней и расположить их вдоль припойменной береговой гряды. Оборона от этого не ослабляется, а боевые возможности подразделений, условия для их маневра даже улучшаются. Командование корпуса уже обсуждало этот вариант. На мой взгляд, он вполне приемлем. Но необходимо изучить его еще раз непосредственно на месте.
На этом мы с комкором и расстались.
* * *
На следующий день я отправился в Британи. По карте до села рукой подать. По твердому шляху, да еще и на хорошей машине, за полчаса доедешь. Мне же пришлось добираться туда больше трех часов. Дорогу основательно развезло, ехали на паре гнедых лошаденок, впряженных в бричку.
Ездовой, уже немолодой рыжеусый украинец, подергивая вожжи, то и дело добродушно ворчал:
— От хлябь яка! Живьем засасывает!
— А вы бы кнутиком пошевелили коняг, — посоветовал я.
— Хм, — не оборачиваясь хмыкнул ездовой и качнул головой. — Жалко, товарищ полковник. Животина ж добренька, сама из ярма лизе, понукать не треба...
И для собственной страховки засунул кнут под солому.
Милый, добрый ты человек, возница! Какая же жалостливая душа у тебя! Вот едешь ты по испоганенному оккупантами полю, отторгнутый врагом от семьи, ожесточившийся от кровопролитных сражений, и, несмотря ни на что, сохраняешь в себе лучшие человеческие достоинства.
Знаю, доведись, ты не пощадишь врага в бою. И рука [18] у тебя не дрогнет. А вот верного друга коня, крестьянского и фронтового работягу, жалеешь...
— Но-о! — звучал между тем с грубоватой лаской голос ездового. И ленточные вожжи несильно, лишь подбадривающими шлепками липли к мокрым бокам лошадей.
Я тоже больше не напоминал ему о кнуте, а примостившись на уложенной в повозку соломе, чутко продремал весь остаток пути.
В Британи меня встретил высокий чисто выбритый и подтянутый офицер. Четко представился:
— Начальник политотдела дивизии полковник Матвиенко!
Я спрыгнул на землю, пожал полковнику руку и, разминая ноги, спросил:
— Как здесь у вас?
— Пока спокойно, товарищ полковник...
Действительно, над Приднепровьем стояла звонкая тишина, изредка нарушаемая разве что пофыркиванием наших лошадей. Можно было подумать, что война никогда не тревожила этих мест. Мирно багровела листва кустарников, стая галок, деловито перекликаясь, безбоязненно пролетела над нами.
Но я знал, что эта тишина обманчива. Представил себе, как по ночам в этих вот плавнях крадется вражеская разведка. Да и наши конечно же не сидят сложа руки. Вон и сейчас откуда-то издали донесся приглушенный расстоянием сухой треск пулеметной очереди, в вышине прошел самолет, тяжело роняя на землю свой вибрирующий гул.
Вместе с Матвиенко мы заглянули в штаб дивизии, затем зашли в медсанбат, разместившийся в трех хатах, которые отгораживал от реки невысокий холм.
Палаты здесь сверкали белизной. Сразу бросилось в глаза, что аккуратно заправленные койки пустуют. Раненые в последнее время не поступали. Врачи и медсестры кучкой сидели у печного огонька. Шло как раз занятие по оказанию первой медицинской помощи. Нетрудно было заметить, что люди, привыкшие к горячему делу, скучали, слушая объяснения хирурга.
При нашем появлении все встали. Начальник медсанбата отдал мне рапорт. Поговорив с людьми минут десять, мы ушли. Не хотелось надолго прерывать ход занятий.
Оглядели и винные погреба, о которых мне еще Пронин [19] говорил. Сейчас они были уже очищены, из сырых подвалов тянуло лишь кислым винным духом. И все же у входа стоял часовой.
Здесь все в порядке.
— Ведите-ка меня в плавни, — подсказал я Матвиенко.
— Туда не идти, а плыть надо, товарищ полковник, — ответил он. — В лодке...
— Что ж, тогда поплыли...
По овражку мы спустились с кручи, затем по проложенным слегам вошли в заросли камыша. Дошагали по этому неверному мостику до конца. Там стояла лодка. С помощью этого-то суденышка и добрались наконец до опорного пункта.
Он располагался теперь на крохотном песчаном островке, намытом, видимо, разливами реки, и представлял собой какое-то подобие чаши, края которой составлял круговой бруствер с ячейками для стрелков и пулеметных гнезд. В сторону реки камыш был прорежен, чтобы можно было наблюдать за сопредельным берегом и при необходимости вести в том направлении огонь.