Рокировки
Шрифт:
Вечером явился к Дашке в гостиницу на пятнадцать минут раньше. В этой гостинице туристские группы не останавливаются, только гости с толстыми бумажниками и солидными чековыми книжками. Сел в холле, положил ногу на ногу, закурил, точно бизнесмен, за чьей спиной стоит мощный экспортно-импортный центр. Однако портье не придерживался такого же мнения. Похоже, не внушал я ему доверия. Не поздоровался со мной, только косил взглядом. А сам отворял двери всяким-разным иностранцам, кланялся им, в три погибели согнувшись. А выпрямится — осанка просто-таки генеральская.
Сомнения у портье, конечно, вызывал мой шрам. Пожалуй, придется лечь в больницу да отремонтировать хорошенько свою физиономию. Пусть станет чуток интеллигентней, и тогда никто не посмеет смотреть на меня подозрительно.
Дашка вышла из лифта точно в назначенное время. Сперва я подумал, что обознался: женщин с такой осанкой я видел только в западных фильмах. Самое меньшее — дочь богатого папочки, от слова которого зависят судьбы огромного количества людей. Она вышла в закрытой блузке (на шее по-прежнему голубел шарфик), без жакета, без плаща. Как будто прямо из дверей гостиницы пройдет к лимузину. Только у меня его не было. По крайней мере сейчас.
Погасив сигарету, я встал.
В ресторане снова пошли уговоры. Дашка взяла только кислое молоко, пить ничего не захотела. Кажется, начала разыгрывать роль няни. Посмотрим, насколько ее хватит.
Я читал меню.
— Так… Язык оленя с… черт знает с чем… Куропатки по-египетски… по-сицилиански… Свиная вырезка с грибами…
— Грибы-ы-ы? — Ее высокий голос не подходил ни для ранга заведения, ни для ранга самой Дашки, изображавшей высокопоставленную даму. — Никаких грибов!
Эта кукла, у которой несколько минут назад был вид счастливейшей кинозвезды, сейчас была в панике, будто ей угрожали хулиганы.
— Понял меня? Никаких грибов!
Она начала копаться в своей сумке — искала сигареты, хотя пачка лежала поверх всякой женской чепухи. Я поднес ей зажигалку. Затянувшись, Дашка наконец взглянула мне в глаза.
— Прости. Когда я слышу о грибах, на меня накатывает ужас.
— Я только читаю тебе, что написано в меню, а ты…
— Мне вырезку из телятины и бокал белого сухого. Я сделал заказ.
— Ты прости, но уж коли зашла речь о грибах… — заговорил я. — Думаешь, кто-то отравил Краси?
— Это наиболее вероятно.
Я смотрел на нее, ожидая, что она скажет дальше, но она молчала и часто, без нужды тыкала сигаретой в пепельницу.
— Кто же хотел избавиться от нее?
— Тот же, кто хочет избавиться от меня.
— Не верится.
— Ответишь откровенно на один вопрос?
— Я всегда откровенный. Тем более с тобой.
Она не обратила внимания на эти слова.
— Почему Тоди тебя ко мне приставил?
— Он вчера тебе это объяснил.
— Да-а, глупо было ожидать от тебя откровенного ответа… Тогда расскажи о себе. Как ты попал в тюрьму?
— Старые истории, зачем ворошить?
— Как там было?
— Тюрьма есть тюрьма…
— Какие там люди?
— Жуть какие толковые! Настоящие профессора.
— Как же они попадают туда?
— Из-за допущенных профессиональных ошибок.
Она не поняла, пришлось объяснять.
— Ошибки точно такие же, как у авиаконструкторов. Самая мизерная ошибочка — и теряешь высоту. И падаешь. Куда еще можно упасть ниже тюрьмы? Впрочем, от этого умнеешь. Учишься на собственных падениях, чтобы не натворить новых ошибок, и таким образом становишься мастером своего дела.
— Я тебя спрашиваю серьезно, а ты шутишь.
— Какие шутки! Чем чаще попадаешь в тюрьму, тем большим мастером становишься в своем ремесле.
— Это я поняла, а кроме этих твоих «толковых» людей и великих профессоров, нет ли других?
— Ну да, есть различные мелкие воришки и бунтари, которые предают ремесло. Этим ничего другого не остается, кроме как выйти из цеха и стать примерными трудовыми элементами.
Официант принес заказ. Мы замолчали. Дашка ела и рассматривала мое лицо, одежду, руки. Я не понимал, смеется она над чем-то или жалеет меня. Не люблю лежать под микроскопом чужих взглядов.
— Кстати, — сказал я, — из какого цеха ты?
— Странно, что Тоди не дал тебе полной информации и соответствующих инструкций.
— Он сказал, что ты его приятельница, а инструкции ты и сама слышала.
Она впервые рассмеялась и потянулась к бокалу.
— Твое здоровье, Жора. И не надо тебе хитрить.
Я подумал, что и она не умеет хитрить, но вслух ничего не сказал. Очень быстро у нее менялось настроение. Казалось, будто перед тобой не двадцатипятилетняя женщина, а девчонка-школьница, непосредственная и доверчивая. У нее были русые волосы, но похоже, мать родила ее черноволосой. Глаза у нее темно-карие, а брови и зрачки — совсем черные.
Она почему-то предполагала, что я знаю все о ее жизни. А я понятия не имел, числится ли она хоть где-нибудь на работе. И откуда берет деньги на дорогие наряды? Ее серебряным украшениям завидовали многие женщины. Если бы она таскала их из чужих сумок или грабила витрины магазинов, вряд ли бы она тогда носила свои браслеты и кольца.
И уж совсем не верилось, что большие доходы может принести такое хрупкое, тщедушное тело. Во всяком случае, я не хотел этому верить.
В огромном ресторане почти не было публики, оркестр заиграл ровно в восемь. На танцплощадку никто не вышел. Я спросил:
— Сбацаем? Ты как?
— Не заставляй меня отказывать тебе.
— А ты не отказывай.
— Ох, какой ты…
Как обычно, сперва играли танго. Не модно, но приятно. Чувствуешь рядом женщину, с которой танцуешь. Кайф.
— Ты случайно не балерина? — спросил я.
— Ты и вправду ничего обо мне не знаешь?
— Ничего! Клянусь своим честным именем.