Роккаматио из Хельсинки

Мартел Янн

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(— Ну, и как же она работает? — врезаюсь я в паузу.

— На воспоминаниях.

— Что?

— Говорю же, на воспоминаниях. На мыслях, рассказах, памятках о прошлом.

Вдруг бабушку охватывает приступ кокетства: она игриво оправляет волосы и кхекает.)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Воспоминания?)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Подавшись к рупору, бабушка четко произносит:

— Помню…)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Что-то громко щелкнуло, а потом раздалось чудное пыхтение, словно некий крохотный локомотив отправился в путь. Звуки явно шли из машинки.)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(— Надо же, работает! — Бабушка прихлопнула ладонью рот. — Господи боже мой!)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(Вот тут она и начала.)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

(— Помню, как мы познакомились. Муж мой, дорогой и любимый. Лето 1928 года. Мне шестнадцать, я во всем в белом. И в соломенной шляпке, что была маловата, ее беспрестанно сдувало ветром. Это было…)

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

…возвращаясь в Левис, он

спросил, можно ли нам

переписываться. Я сохранила

все его письма. Тридцать семь

штук — чуть больше чем за

месяц. В последнем он извещал,

что едет просить моей руки.

Специально купил новый

костюм, вымыл и навощил

машину. Для моральной

поддержки и свидетелем

своей порядочности

прихватил с собой отца Буйона.

Была суббота в начале

сентября. Условились

встретиться возле церкви.

Подъехала его машина. Мы

оба ужасно волновались. Когда

отец Буйон на минутку отлучился,

мой суженый, тридцатилетний

мужчина, но робкий, как девица,

сделал мне предложение. Он

хотел меня поцеловать, и я бы

не воспротивилась, но вокруг

было полно прохожих. Я

помчалась домой. Дожидаясь

назначенного часа, пыталась

читать, но не видела строчек,

ибо сердце мое лопалось от

счастья и пело «Да! Да! Да!».

Он пришел ровно в четыре,

мой прекрасный рыцарь. Отец

Буйон, который в письмах к моим

родителям не раз в самых

лестных выражениях поминал

своего друга-врача, для священника

был слишком многословен, но

все прошло хорошо. Следующей

весной мне исполнилось

семнадцать, и я стала докторской

женой, а еще через полгода — женщиной.