Рокот
Шрифт:
Стас провёл ладонью по лбу и понял, что вспотел, как бегун марафона. Он бы мог легко объяснить Ольге, что покрылся потом не просто так, что с детства боится воды, и один её вид вызывает в нём смертельный испуг, но вместо оправданий выдавил скупые слова благодарности:
– Спасибо, что подменила.
Лучше уж прослыть потным кретином, чем терпеть насмешки, обнародовав настолько нелепый диагноз. Бояться воды – как испытывать аллергию на воздух – абсурднее болезни не придумаешь.
Он кашлянул в кулак и примостился у входа в зал «Д», подперев стену плечом. До конца сеанса оставалось сто девять минут, и можно было расслабиться. Стас увлёкся просмотром детских конструкторов в интернет-магазине «Умка» (в подарок младшему брату выбирал), но тут снова заметил на ладони кровь.
Кровь на той же самой ладони.
– Вот дерьмо, – ругнулся он.
Уже собрался вынуть салфетки, как услышал, что его начищенная до агатового блеска туфля тихо хлюпнула. Посмотрел вниз, на пол, и с хриплым выдохом прижался к стене, будто намеревался её протаранить. Из пальцев выскользнул телефон и плюхнулся экраном в воду, что заливала всё вокруг.
Всё вокруг.
Стас шумно втянул носом воздух и прикрыл глаза, в мыслях сочиняя спасительную молитву:
«Это не вода. Тебе показалось. Тебе сегодня, вообще, много чего кажется. Открой глаза и убедись, что ничего этого нет… или… трубу прорвало. Да, точно, могло прорвать трубу, и нужно просто вызвать техперсонал». – Все эти фразы пронеслись в голове за секунду.
И пока мозг искал хоть какое-то объяснение происходящему, туфли Стаса наполнялись водой, тяжелели, носки внутри них намокали, ступни охватывал холод.
«Это не вода, не вода. – Стас понимал, что занимается самообманом: конечно же, это вода, и она заливает пол, но продолжал уговаривать себя. – Тебе показалось, просто показалось, показалось, показалось…».
– О-оль, – негромко позвал он, так и не открыв глаз, а даже плотнее зажмурившись. – Оля, ты это видишь?
В ответ он услышал дробные удары капель о водную гладь, где-то совсем близко. От коленей к животу прокатилась волна оцепенения.
Стаса бросило в жар, и он крикнул уже громче:
– Нас топит, звони техслужбе!
Наконец до него дошло: ему никто не отвечает, а сам он не слышит ничего, кроме звука капающей с потолка воды. Ни гомона людей, ждущих у входа в другой кинозал на противоположной стороне холла, ни тихой музыки и постукивания посуды на баре, ни звуков фильма «Отомстить грешному городу», что смотрят зрители в зале «Д».
В кинотеатре царила мертвецкая тишина, и, казалось, в мире остались только он и вода – он и вода – его персональный ад.
По щеке хлюпнула капля, обжигающе ледяная, и Стас мгновенно распахнул глаза. Дыхание, что ему удавалось сохранять почти ровным благодаря мысленному вранью, освоенному ещё в детстве, тут же перехватило. Стас почувствовал, как рубашка на спине намокает, не то от пота, не то от проступившей вокруг влаги, и прилипает к коже, как холодный полиэтилен.
Увиденное не поддавалось объяснению.
Холл кинотеатра и кафе были пусты и залиты водой. Она сантиметров на двадцать покрывала пол. Куски картонных декораций, листовки, салфетки, пакеты плавали по её поверхности, как миниатюрные льдины. При этом вода не врывалась через двери и окна – она сочилась из стен и потолка, её словно генерировали мебель, покрытие стен, сам воздух.
«Твой страх принимает новые формы, только и всего», – последние крупицы здравого смысла утонули в смятении, охватившем сознание Стаса.
Его затрясло так, как не трясло никогда. Не от ужаса, нет, а от того, что он, вероятнее всего, сошёл с ума, что его мозгам требуется срочное медикаментозное лечение.
Паника, как невидимый штопор, вкручивалась в череп вместе с головной болью.
Стас, и правда, мог бы свалить всё на болезнь и галлюцинации, но факты говорили об обратном: он вымок, по-настоящему вымок до нитки, будто успел понырять. Голову и плечи расстреливала ледяная капель, заливала лицо, по спине и рукам текли ручьи. Рубашка, жилет и брюки, не говоря уж о туфлях, отяжелели от пропитавшей их влаги.
Возникло желание раздеться догола, чтобы убрать с себя, как грязь, эту мокрую одежду и больше не соприкасаться с ней. Крошечной частью сознания Стас понимал, что это ничем ему не поможет, и, наверняка, даже сделает хуже, но тяжесть набухшей от влаги материи, как чугунный панцирь, прижимала его к полу.
Он стянул с себя жилет, бросив его тут же, у ног. Сдёрнул с шеи сдавившую горло бабочку и расстегнул верхние пуговицы на рубашке. Дышать стало легче.
Теперь оставалось самое сложное – оторвать себя от стены.
Вода прибывала быстро и доходила Стасу уже до середины голени, а он не мог сделать ни шага, даже пошевелить ногами – вода словно зацементировала его в себя, обездвижила, завалила булыжниками его ступни. Всем естеством Стас ощущал, как она завоёвывает пространство. Как течёт по лестнице зала «Д», переливается по его мягким, обтянутым ковролином ступеням, как неумолимо и почти беззвучно, заполняет холл, коридор, весь торговый центр.
И с каждой секундой бездействия к нему приходило осознание: если он простоит у стены ещё полчаса, ничего не предпринимая и, как немой зритель, наблюдая за наводнением, то останется здесь навсегда.
***
Это был ещё не ад. Ад наступил через несколько минут.
Здание погрузилось в темноту, подсветка и лампы на потолке первого этажа погасли. Электронное табло часов, что висели над баром, мигнуло, и на нём вспыхнули ярко-красные цифры: «23:04».
Кто-то дышал. Там, за баром, кто-то дышал. Тяжело и неровно.
Потом прозвучал резкий и смачный треск, словно сломался гигантский карандаш, а затем зазвучал оркестр, музыку подхватило эхо. Звук шёл из зала «Д», но не имел ничего общего с «Отомстить грешному городу». Это была композиция совсем из другого фильма или мюзикла, или чего-то ещё. Тревожная, мрачная и в чём-то торжественная мелодия, похожая на траурный марш или…
…заупокойную мессу.
Внутри Стаса всё оборвалось.
Он вспомнил, где слышал эту музыку, – она звучала на похоронах деда. Правда, это было давно, больше десяти лет назад, и Стас надеялся, что забыл её, забыл всё, что с ней связано, но нет, эта мрачная мелодия резанула его по мозгам и нервам, как только он её услышал.
Он даже вспомнил, как мать, посеревшая от горя, сказала ему восьмилетнему:
– Мы проводим дедушку его любимой композицией. Это будет Моцарт, «Реквием». Восьмая часть, которую вы учили с ним наизусть. Помнишь её?