Роковая Фемида. Драматические судьбы знаменитых российских юристов
Шрифт:
В течение ряда лет он находился в опале и занимался лишь литературной деятельностью. В 1876 году его освободили из ссылки при условии, что он не станет заниматься адвокатской деятельностью, а поступит на службу. Так Урусов неожиданно оказался в канцелярии местного генерал-губернатора. Затем он получил должность товарища прокурора Варшавского окружного суда, приобретя и здесь известность, как блестящий судебный оратор.
В 1878 году при содействии А. Ф. Кони Урусов переводится в Петербург на должность товарища прокурора окружного суда. В этой должности он выступил во многих громких судебных процессах, в частности по делам Гулак-Артемовской и Богданова, обвинявшихся в подлоге векселей, Юханцева и других.
Хотя Урусов был,
Прокурорская трибуна не вполне удовлетворяла А. И. Урусова. Он никак не хотел примириться с начальственным отношением к нему, как он называл, «отцов-командиров», для которых он был всего лишь подчиненный. Он подумывал об отставке.
А. Ф. Кони советовал ему менее строптиво относиться к своим начальникам, но Александр Иванович на это согласиться не мог. В 1881 году, с разрешения министра юстиции Д. Н. Набокова, ему все же удалось покинуть прокуратуру, и он вновь вступил в сословие присяжных поверенных, но теперь уже округа Санкт-Петербургской судебной палаты. Его слава как высококлассного адвоката росла изо дня в день. В 1882 году совместно с такими блестящими адвокатами, как В. И. Жуковский и Н. П. Карабчевский он выступил по так называемому «Интендантскому делу», когда на скамье подсудимых в Петербургском военно-окружном суде оказались 16 интендантов и подрядчиков во главе с действительным статским советником В. П. Макшеевым, бывшим окружным интендантом Рущукского отряда во время войны с Турцией. По этом делу Урусов защищал подрядчиков Вольштейна и Варшавского, причем осуществил ее блестяще, добившись оправдания обоих.
С 25 апреля по 10 мая 1883 года в Санкт-Петербурге в окружном суде слушалось большое дело о злоупотреблениях в Кронштадтском коммерческом банке. Суду были преданы десять человек, в том числе князь Оболенский. Последнего, которому были предъявлены обвинения в соучастии в подлоге, а именно в сбыте заведомо подложных билетов, защищали присяжные поверенные В. Н. Языков и А. И. Урусов. Концовку своей прекрасной речи Александр Иванович произнес решительно и твердо: «Князь Оболенский как заемщик пристегнут к делу без всякого законного основания. Из обвинительного акта приходится вычеркнуть все то, что относится к князю Оболенскому. Приходится сделать это во избежание крупной судебной ошибки. Но в обвинительном акте есть эпиграф невидимый, но который чувствуется: „честным людям — угроза!“
Подсудимый князь Оболенский был признан судом невиновным.
Оценивая А. И. Урусова как судебного оратора, А. Ф. Кони писал: „Основным свойством судебных речей Урусова была выдающаяся рассудочность. Отсюда чрезвычайная логичность всех его построений, тщательный анализ данного случая с тонкой проверкой удельного веса каждой улики или доказательства, но вместе с тем отсутствие общих начал и отвлеченных положений. В некоторых случаях он дополнял свою речь каким-нибудь афоризмом или цитатой, как выводом из разбора обстоятельств дела, но почти никогда он не отправлялся от каких-либо теоретических положений нравственной или социальной окраски… Остроумные выходки Урусова иногда кололи очень больно, хотя он всегда знал в этом отношении чувство меры. Логика доказательств, их генетическая связь увлекали его и оживляли его речь.“ И далее: „Но если речь Урусова пленяла своей выработанной стройностью, то зато ярко художественных образов в ней было мало: он слишком тщательно анатомировал действующих лиц и самое событие, подавшее повод к процессу, и заботился о том, чтобы точно следовать начертанному заранее фарватеру. Из этого вытекала некая схематичность, проглядывавшаяся почти во всех его речах и почти не оставлявшая места для ярких картин, остающихся в памяти еще долго после того, как красивая логическая постройка выводов и заключений уже позабыта“.
Перед выступлением в судебном процессе Урусов всегда тщательно изучал дело, разлагая те или иные ключевые обстоятельства на отдельные группы, в зависимости от их значения и важности. Он даже составлял для себя специальные таблицы, на которых в концентрических кругах были изображены улики и доказательства. А. Ф. Кони однажды в шутливой форме сказал, обращаясь к нему: „Поменьше бы таблиц, побольше бы уставов“.
Резкость суждений во время судебных процессов порой доставляла Александру Ивановичу немало огорчений. В 1885 году его даже подвергли дисциплинарному взысканию.
В 1889 году, оставив Петербург, Александр Иванович уехал в Москву, продолжая выступать в известных процесса. В 1891 году он выступил защитником даже в парижском суде по делу французского литератора Леона Блуа, обвинявшегося в клевете, и одержал блестящую победу. Его имя становится известным далеко за пределами России.
Князь Урусов был человеком высокой культуры и передовых взглядов. Он высоко ценил А. И. Герцена, дружил с А. П. Чеховым, который называл его „неотразимым диалектиком“. Выдающийся юрист и судебный оратор, талантливый публицист, литературный и театральный критик, он слыл убежденным правдолюбом, считавшим, что „свыше совести человека нет силы в мире“.
В конце жизни Александр Иванович тяжело болел. Лечение за границей в лучших клиниках Парижа и Берлина не приносили результатов. Когда в 1898 году он посетил А. Ф. Кони в Петербурге, Анатолий Федорович, по собственному признанию, едва „удержал слезы и крик душевной боли“, увидев его. Урусов ходил с трудом, слышал одним ухом и то плохо, беспомощно озирался на „свою преданную и заботливую жену“. Позднее в одном из писем к А. Ф. Кони он писал: „О своем здоровье ничего сказать не могу: у меня его давно нет. Я, кое-как живу, переходя от одной формы болезни к другой“.
А. Ф. Кони, многие годы друживший с Урусовым, оставил нам такой его портрет: „Крупное лицо Урусова с иронической складкою губ и выражением несколько высокомерной уверенности в себе не приковывало к себе особого внимания. Это было одно из „славных русских лиц“, на котором, как и на всей фигуре Урусова, лежал отпечаток унаследованного барства и многолетней культуры. Большее впечатление производил его голос, приятный высокий баритон, которым звучала размеренная, спокойная речь его с тонкими модуляциями. В его движениях и жестах сквозило, прежде всего, изысканное воспитание европейски образованного человека. Даже ирония его, иногда жесткая и беспощадная, всегда облекалась в форму особенной вежливости“.
С. А. Андреевский вспоминал, что когда в 1899 году скончался известный адвокат В. И. Жуковский, то многие спрашивали его, будет ли он произносить речь? Андреевский ответил, что совсем не понимает надгробного красноречия, что перед величием смерти невольно уста немеют. С ним согласился присяжный поверенный Л. А. Куперник, который сказал: „Действительно, можно было бы говорить, если бы только знать, что следует в таком случае сказать!“ Когда этот разговор С. А. Андреевский передал Урусову, то Александр Иванович сказал: „Да. Но было бы как-то странно и грустно, если бы над человеком, вся жизнь которого была посвящена слову: не было сказано ни слова!“. По выражению его глаз (Урусов был уже тогда больной) Андреевский понял, что он завещал ему исполнить эту обязанность.