Роковая красавица Наталья Гончарова
Шрифт:
Последствия этого памфлета сказались и на дальнейшем обострении взаимоотношений поэта с великосветским обществом. И не случайно именно в этот период у него возникали ссоры то с Хлюстиным, то с Репниным, то с Соллогубом, едва не окончившиеся дуэлями.
Единственное место, где поэт находил душевное спокойствие и отдых, была семья, что так тепло выражено в письме к другу Нащокину от 10 января 1836 года:
«Я не писал к тебе потому, что в ссоре с Московскою почтою. Услышал я, что ты собирался ко мне в деревню. Радуюсь, что не собрался, потому что там меня бы ты не застал. Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город… Думаю побывать в Москве, коли не околею на дороге. Есть ли у тебя угол для меня? То-то бы наболтались! а здесь не с кем. Денежные мои обстоятельства плохи – я принужден был приняться за журнал. Не ведаю как еще пойдет. Смирдин уже предлагает мне 15000, чтоб я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его «Библиотеки». [88]
88
«Библиотека
Желал бы я взглянуть на твою семейственную жизнь… Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь кажется, и на жизнь нечего роптать, и [смерти] старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились…»
Сколько глубоких, радостных чувств выражено поэтом в этих словах мужа и отца, как просто и проникновенно отражено в них его удовлетворение семейной жизнью. Он был счастлив своими детьми, счастлив с женой, которую любил беззаветно, и это надо помнить всегда при рассмотрении всех обстоятельств этого последнего года жизни поэта.
Еще во время болезни Надежды Осиповны Пушкин и Наталья Николаевна часто навещали мать, которая была до глубины души тронута этим. По свидетельству современников, перед смертью она просила у сына прощения за то, что так мало ценила его при жизни. Хотя отношения поэта с родителями были не из близких, но, полагаем, что смерть Надежды Осиповны Пушкин воспринял как большую утрату. Хоронить мать он поехал в Михайловское. И, словно предчувствуя близкую свою смерть, купил себе место рядом с ее могилой…
Вскоре после возвращения из Михайловского Пушкин едет в Москву. Он собирался поработать там в архивах в поисках материалов для «Истории Петра», а также наладить дела «Современника»: привлечь к участию в нем известных московских литераторов и договориться о продаже журнала в Москве. Но пробыл он там недолго, с 2 по 19 мая. Наталья Николаевна была на сносях, и это, вероятно, беспокоило его, он поспешил домой.
За время пребывания в Москве Пушкин написал жене шесть писем, выдержки из которых здесь приводим. По его письмам и Натальи Николаевны к Дмитрию Николаевичу можно проследить, как менялась, как взрослела жена поэта с годами. Если в 1831—1832 годах часто встречаются его дружеские советы, как вести дом, выражаются опасения, что она может сделать какой-нибудь неверный шаг в обществе, то в более поздние годы поэту уже хотелось больше поделиться с женой своими мыслями, настроениями, связанными со встречами, творческими замыслами. Мы постоянно убеждаемся в том, что Наталья Николаевна в курсе дел мужа, в частности по «Современнику», выполняет его поручения, ведет переговоры с книготорговцами и т. д.
«Вот тебе, царица моя, подробное донесение: путешествие мое было благополучно, 1 мая переночевал в Твери, а 2-го ночью приехал сюда. Я остановился у Нащокина. Il est loge en petite maitresse [89] . Жена его очень мила. Он счастлив и потолстел. Мы, разумеется, друг другу очень обрадовались и целый вчерашний день проболтали бог знает о чем… Чедаева, Орлова, Раевского и Наблюдателей [90] (которых Нащокин называет les treize [91] ) еще не успел видеть. С Наблюдателями и книготорговцами намерен я кокетничать и постараюсь как можно лучше распорядиться с Современником. Вот является Нащокин и я для него оставляю тебя. Цалую и благословляю тебя и ребят. Кланяюсь дамам твоим…» (4 мая 1836 года).
89
Il est loge en petite maitresse – квартира у него щегольская (фр.).
90
Наблюдатели – редакция и сотрудники журнала «Московский наблюдатель», среди которых были М. П. Погодин и Н. М. Языков.
91
les treize – тринадцать (фр.). Намек на роман Бальзака «Histoire destreize» («История тринадцати»), бывший тогда новинкой. См.: Пушкин. Письма последних лет. 1834—1837. Л., 1969, с. 307.
«Вот уже три дня как я в Москве, и все еще ничего не сделал. Архива не видал, с книгопродавцами не сторговался, всех визитов не отдал, к Солнцовым на поклонение [92] не бывал. Что прикажешь делать? Нащокин встает поздно, я с ним забалтываюсь – глядь, обедать пора, а там ужинать, а там спать – и день прошел. Вчера был у Дмитриева, у Орлова, у Толстого; сегодня собираюсь к остальным…
Пошли ты за Гоголем и прочти ему следующее: видел
92
Сестра С. Л. Пушкина Елизавета Львовна была замужем за М. М. Солнцовым.
Жду письма от тебя с нетерпением, что твое брюхо, и что твои деньги? Я не раскаиваюсь в моем приезде в Москву, а тоска берет по Петербургу. На даче ли ты? Как с хозяином управилась? Что дети? Экое горе! Вижу, что непременно нужно иметь мне 80. 000 доходу. И буду их иметь. Не даром пустился в журнальную спекуляцию – а ведь это все равно, что золотарьство, которое хотела взять на откуп мать Безобразова: очищать русскую литературу, есть чистить нужники и зависите от полиции. Того и гляди что… Чорт их побери! У меня кровь в желчь превращается. Цалую тебя и детей. Благословляю их и тебя. Дамам кланяюсь» (6 мая 1836 года. Москва).
«Сейчас получил от тебя письмо, и так оно меня разнежило, что спешу переслать тебе 900 р. – Ответ напишу тебе после, теперь, покамест, прощай. У меня сидит Ив. Н.» [93] (10 мая 1836 года. Москва).
«Очень, очень благодарю тебя за письмо твое, воображаю твои хлопоты, и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев. Они ужасный моветон, как говорит Гоголь, т. е. хуже нежели мошенники. Но Бог нам поможет. Благодарю и Одоевского за его типографические хлопоты. Скажи ему чтоб он печатал как вздумает – порядок ничего не значит. Что записки Дуровой? пропущены ли Цензурою? они мне необходимы – без них я пропал. Ты пишешь о статье Гольцовской. Что такое? Кольцовской или Гоголевской? – Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть. Впрочем, это не важно. Вчера был у меня Иван Николаевич. Он уверяет что дела его идут хорошо. Впрочем Дмитрий Николаевич лучше его это знает.
93
И. Н. Гончаров.
Жизнь моя пребеспутная. Дома не сижу – в Архиве не роюсь….Так как теперь к моим прочим достоинствам прибавилось и что я журналист, то для Москвы имею я новую прелесть. Недавно сказывают мне, что приехал ко мне Чертков. От роду мы друг к другу не езжали. Но при сей верной оказии вспомнил он что жена его мне родня [94] , и потому привез мне экземпляр своего «Путешествия в Сицилию». Не побранить ли мне его en bon parent? [95] …Нащокин здесь одна моя отрада. Но он спит до полудня, а вечером едет в клоб, где играет до света. Чедаева видел всего раз. Письмо мое похоже на тургеневское – и может тебе доказать разницу между Москвою и Парижем [96] . Еду хлопотать по делам Современника. Боюсь, чтоб книгопродавцы не воспользовались моим мягкосердием и не выпросили себе уступки вопреки строгих твоих предписаний. Но постараюсь оказать благородную твердость…» (11 мая 1836 года. Москва).
94
А. Д. Чертков – известный историк, библиофил и нумизмат, был женат на Е. Г. Чернышевой, родственнице поэта.
95
En bon parent (фр.) – по-родственному.
96
Ссылаясь иронически на письмо А. И. Тургенева, Пушкин имеет в виду напечатанные в первом номере «Современника» письма Тургенева из Парижа под названием «Париж (Хроника русского)». В них сообщались новости парижской политической, литературной и театральной жизни.
«Что это, женка? так хорошо было начала и так худо кончила! Ни строчки от тебя; уж не родила ли ты? Сегодня день рождения Гришки, поздравляю его и тебя. Буду пить за его здоровье. Нет ли у него нового братца или сестрицы? Погоди до моего приезда. А я уж собираюсь к тебе. В Архивах я был, и принужден буду опять в них зарыться месяцев на 6; что тогда с тобою будет? А я тебя с собою, как тебе угодно, уж возьму.
…С литературой московскою кокетничаю как умею; но Наблюдатели меня не жалуют… Слушаю толки здешних литераторов, дивлюсь как они могут быть так порядочны в печати, и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною? Право боюсь. Баратынский однако ж очень мил. Но мы как-то холодны друг ко другу. Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности; я говорю: У меня дома есть красавица, которую когда-нибудь мы вылепим…» (14 мая 1836 года. Москва).