Роковая любовь немецкой принцессы
Шрифт:
Постепенно граф Андрей сделал для себя ошеломляющее открытие: женщины одинаковы везде, и не родилась еще на свет та, которая оказалась бы способна пробить смертельную брешь в его сердце. Оно было способно только приятно волноваться, не более того. Да и нельзя сказать, чтобы он жаждал смертельных страстей, хотя и был чувствен не в меру…
Граф Андрей очень любил музыку, однако его всегда разбирал смех, когда он наблюдал, как играет какой-нибудь выдающийся маэстро. Всклокоченные волосы или съехавший набок парик, безумное выражение лица, глаза, сошедшиеся к носу, – такой наблюдал он как-то раз картину вдохновения, и она настолько его насмешила, что отныне он старался в концертах садиться как можно дальше от исполнителей, а для верности еще и глаза закрывал. Чтобы вполне наслаждаться искусством, чтобы не расхохотаться в самый для сего неподходящий миг.
Вот так же и со страстью, размышлял он… человек, обуреваемый ею, теряет власть над собой, а значит, становится смешным, чего граф Андрей для себя допустить никак не мог. Он привык производить ошеломляющее впечатление – своим умом, своей красотой, мужественностью, отвагой и прочими самыми благородными качествами. Ошеломлять же кого бы то ни было нелепым поведением или хотя бы выражением лица он не намеревался и стыдился. Поэтому он научился получать удовольствие от любви, а прежде всего от любодейства, не теряя при этом самообладания, не теряя головы даже в самые острые и сладостные минуты.
Разумеется, женщины – создания трепетные! – укоряли его за себялюбие, которое называется среди господ сочинителей эгоизмом, однако, даже оставаясь эгоистом в душе, телесно граф Андрей научился доставлять своим любовницам такое наслаждение, какого они никогда не испытали бы в объятиях самого чувствительного воздыхателя с дрожащими руками.
Постепенно такая жизнь, такой образ мыслей и такой склад натуры преобразовали графа Андрея не только внутренне, но и внешне. Он на весь мир смотрел словно бы играючи, во всех женщинах видел поклонниц, во всех мужчинах – обвороженных им друзей. В правильных чертах его смуглого лица, обрамленного скромными напудренными локонами модной прически ailes de pigeon [10] , в насмешливо приподнятых бровях, в уголках четкого, красивого, яркого рта, в чутких, иногда вздрагивающих ноздрях прекрасной формы, а прежде всего – в больших темно-карих (порой они казались непроглядно-черными, словно бархат, порой – пламенными) глазах играла готовность если и не насмеяться над теми сюрпризами, которые преподносила ему жизнь, то, во всяком случае, встретить их снисходительным пожатием плеч.
10
Крылья голубя (фр.).
Именно это он и сделал – снисходительно пожал плечами, – когда, перед самым отплытием, ему доложили, что на пристань прибыл великий князь Павел Петрович и просит позволения пройти в капитанскую каюту.
Ни у помощника капитана, который об сем докладывал, ни у самого графа Андрея не возникло даже мимолетного удивления, почему наследник русской короны ждет от какого-то капитана какого-то судна позволения ступить на борт. Всем известно, что на корабле капитан – первый после Бога, а иногда, в самые опасные минуты, от него зависит даже поболее, чем от Всевышнего.
Впрочем, граф Андрей своим высоким положением кичиться не стал и приказал немедленно сопроводить гостя к нему. Однако брови его изумленно взлетели, когда в каюте показались две фигуры – мужская и женская.
Разумовский поклонился.
– Ну вот, Андре, – сказал Павел, даже не затруднив себя тем, чтобы поздороваться, – ну что ты с ней будешь делать?! Поклялась зарезаться, коли не сопровожу ее к тебе.
– Хм, – сказал спокойно граф Андрей, грядя на изящную фигурку, замершую при дверях, и пытаясь угадать, кто скрывается под этим необъятным черным мужским плащом. Кое-какие предположения у него были, но все же он остерегался ошибиться и не рисковал брякнуть что-то вроде «дорогая Натали», или «милая Эдокси», или «прелестная Зизи». – Дивлюсь такой чести… или, напротив, должен дивиться глупости?
– Да как хотите назовите, – воскликнула девушка, отбрасывая с лица капюшон, и граф Андрей похвалил себя за предусмотрительность, потому что это была никакая не Натали, не Эдокси и не Зизи, а также, к слову сказать, не Надин, не Лиди, не Элиз, не Татиана, не Аннет, не… не… не… а была это Фифи Алымова, которую, с легкой руки императрицы Екатерины Алексеевны, все звали просто Алымушка. И это прозвище подходило ей куда больше, чем тяжеловесное – Глафира и насмешливое – Фифи.
И вновь придется слегка отклониться от сюжетного курса, уже проложенного автором подобно тому, как капитан Разумовский проложил курс для своего корвета! Без некоторого знакомства с Алымушкой никак не обойтись… ведь и она сыграет немалую роль в предстоящих событиях!
Глафира Алымова родилась после смерти своего отца, Ивана Акинфиевича. Мать, Анна Васильевна, имевшая и других детей, принадлежала к числу тех женщин, которые всю жизнь свою ставят на карту мужской любви. Это свойство, скажем сразу, Глашенька от нее унаследовала и вскоре вполне проявит…
Вернемся, впрочем, к ее появлению на свет. Госпожа Алымова желала вполне предаться горю и, чтобы ей не мешало в этом занятии новорожденное дитя, удалила с глаз долой девятнадцатидневную дочь. Добрая монахиня взяла девочку под свое покровительство и была ее восприемницею. Глафиру крестили этим именем потому, что так завещал отец. На крестинах мать соблаговолила передумать и взяла дочь к себе. Глашеньке постоянно твердили о нерасположении к ней матери, однако она не чувствовала себя обделенной: ведь точно так же Анна Васильевна относилась к другим детям. Вся жизнь, чудилось, умерла для нее вместе с мужем.
Когда, семи лет, девочку поместили в Смольный монастырь, она начала понимать, сколь многого была лишена с самого раннего детства. Всех воспитанниц навещали родители, она одна из пятидесяти девушек была лишена любви и нежности матери и отца. Однако все прочие воспитанницы ее обожали, она была и по уму, и по решительности натуры, и по успеваемости первой в выпуске.
Выпуск тоже был первый в Смольном институте, только что образованном, а потому пользовавшемся особым вниманием императрицы, его главной попечительницы. Глашенька, с ее прелестным личиком, веселым нравом, восхитительной игрой на арфе и печальной участью сироты при живой матери, очень растрогала сердце императрицы. Екатерина Алексеевна любила окружать себя красивыми молодыми существами, была очень снисходительна к их слабостям и всегда говорила, что за красоту очень много может простить женщине… правда, красивому мужчине она все равно простит больше! Она прочила своей любимице место фрейлины если не при своей особе (Алымушке уже приходилось и жить во фрейлинских комнатах, и выполнять некоторые обязанности взамен заболевших девушек), то при малом дворе, который должен был возникнуть, когда великий князь женится.
И все же выпуска Алымушка ждала не без страха. Счастье, которое она испытывала в Смольном, этот покой нельзя было сравнить ни с богатством, ни с успехами в свете, которые так дорого обходятся, думала она. Эти размышления оказались правдивы, и скоро ей предстояло в сем убедиться.
Иван Иванович Бецкой, один из выдающихся деятелей того времени, возможно, отец самой императрицы, человек, находившийся в весьма преклонных летах, с первого взгляда проникся к Алымушке самым нежным чувством, в коем страсть смешивалась с отеческой любовью. Он и стыдился своего душевного трепета, и лелеял его. Ни в одной просьбе Алымушке никогда не было отказано, однако просила она всегда лишь за других.
Алымушка любила Ивана Ивановича с детскою доверчивостью, как нежного и снисходительного отца, в котором она не подозревала ни единого недостатка.
Вскоре Бецкой перестал скрывать свои чувства и во всеуслышание объявил, что Глашенька-Алымушка – его любимейшее дитя, что он берет ее на свое попечение и торжественно поклялся в этом ее матери, затеплив лампаду перед образом Спасителя. Он перед светом удочерил девочку. Три года пролетели как один день, посреди постоянных нежных забот, которые окончательно околдовали юное создание. Но вот как-то шутя при всех Бецкой спросил Алымушку, что она предпочитает: быть его женой или дочерью. «Дочерью, – отвечала она, – потому что одинаково могу жить возле вас, и никто не подумает, чтобы я любила вас из интереса, а не ради вас самих; говорят, что вы очень богаты».