Роковая любовь немецкой принцессы
Шрифт:
Разумеется, Екатерина внимательно присматривалась ко всем трем сестрам. И с тайным вздохом признала, что мужчины (и добродетельный посланник Ассебург, и распутный граф Разумовский) сделали единственно возможный выбор. Луиза и Амалия были очень милы, но не более того. При ближайшем рассмотрении они оказались отчаянно скучными. Зато Вильгельмина…
Против воли Екатерина сама была покорена и красотой, и умом, и манерами, и победительной женственностью этой девушки. То есть уже не девушки – ах, какая жалость… «Распутница!» – твердила себе императрица, силясь глядеть на Вильгельмину как можно суровее, – однако не могла удержаться от улыбки. Не могла снова и снова не вспоминать себя, только что прибывшую в Россию, – шалую, неосторожную, жаждущую любви, любви, любви! Не могла не думать, что от Павла эта девушка в постели испытает мало радости – точно так же, как она, Екатерина, не испытала никакой радости от своего мужа Петра Федоровича, царство ему небесное, ну до чего же кстати он одиннадцать лет назад нечаянно закололся вилкой в Ропше!
«Дурак будет Павлушка, если ее не выберет», – подумала она, не удержавшись, чтобы не ответить улыбкой на сияющую улыбку Вильгельмины.
Наконец послеобеденный отдых закончился. Все общество тронулось в путь. Ландграфиня и три сестры ехали в шестиместной карете вместе с императрицей и Прасковьей Ивановной Брюс, которая так и ела Вильгельмину глазами. Порой на ее губах мелькала легкая улыбочка, от которой Вильгельмине становилось жутковато.
Почему-то ей казалось, что эта расфуфыренная дама все знает… Нет, этого не может быть! Если бы кто-то что-то знал, невесту, утратившую девичество, вообще не допустили бы до встречи с императрицей, всю семью вернули бы домой с позором! А Екатерина смотрит приветливо… Вильгельмина улыбнулась еще очаровательней, и императрица ласково улыбнулась в ответ.
«Непростая девка, – подумала Екатерина в это мгновение. – Дурак будет Павлушка, если выберет ее! Она из него веревки вить будет! Понравится она ему? Нет?»
Впервые в жизни она доверила выбор и окончательное решение по-настоящему важного, судьбоносного вопроса своему презираемому сыну и теперь с трудом скрывала беспокойство и нетерпение.
Впрочем, ждать оставалось недолго.
За несколько верст до Царского Села путь каретам пересекла кавалькада. Среди всадников оказался не кто иной, как великий князь Павел Петрович. Его сопровождал воспитатель – граф Никита Иванович Панин.
Вильгельмина побледнела и опустила ресницы. Значит, портрет все же солгал. Оригинал еще хуже…
Ой, вот бы сейчас убежать прочь! Подобрать юбки, выскочить из кареты – и бего-о-ом в объятия обожаемого графа Разумовского!
Да где он? И где те объятия? И что будет, даже если Вильгельмина в них все же бросится?! Их ждут гонения, может быть, придется скрываться… Любит ли он ее настолько, чтобы потерять все, к чему привык и чего достоин?
Нет, Вильгельмина не подвергнет любимого жалкой участи. Она будет терпеть, терпеть ласки этого курносого урода, она станет его женой, она стиснет зубы…
Про то, что ей, все так же стискивая зубы, придется когда-нибудь водрузить на голову корону Российской империи, Вильгельмина думать не стала, потому что эти мысли как-то обесценивали ту жертву, которую она вознамерилась принести ради ненаглядного Андре.
Она поглядела на Павла из-под ресниц, словно в крайней застенчивости, улыбнулась и низко поклонилась, подаваясь грудью вперед, чтобы он мог оценить нежные полушария, приподнятые корсетом.
Стоявший рядом с Павлом Никита Иванович Панин, заметивший эту уловку, услышал, как его воспитанник прерывисто вздохнул, и понял, что прелести Вильгельмины оценены должным образом.
Состоялось непринужденное знакомство. Дальше дамы и Павел с воспитателем ехали в еще более пышной и просторной восьмиместной карете.
Луиза и Амалия приуныли, только строгая маменькина выучка и страх перед публичным позором заставляли их сдерживать слезы.
Екатерина и приметливая Прасковья Брюс глаз не сводили с цесаревича и Вильгельмины. Да, приходилось признать: Павел мгновенно очаровался ею. На других сестер он даже не взглянул! Его решение было очевидно. Он выбрал ту, которая изменила ему, даже не став женой, даже не сделавшись нареченной невестой… распутницу выбрал!
Екатерина только покачала головой: делать нечего, сама ведь решила положиться на судьбу и сына. С деланым вниманием выслушивая какие-то бредни ландграфини, которая, видимо, тронулась умом от волнения и принялась рассуждать на тему непримиримого различия лютеранской и православной веры (!), императрица с трудом сдерживала усмешку.
Да, судьба – великий драматург. Античные трагики, да и Шекспир, Мольер, Расин – малые дети по сравнению с ней. Как она умеет все ставить на свои места… Екатерина невольно вспомнила ту ночь, когда чухонский мальчик был признан наследником русского престола.
Она наблюдала за Павлом – и мысленно покатывалась со смеху. Он сам сделал свой выбор. Он сам захотел в жены именно Вильгельмину. Да, в самый раз для этого чухонца получить в жены невесту, которую распробовал не кто иной, как побочный сын императрицы Елизаветы!
Ну что ж, если от их связи родится ребенок, в нем все-таки будет хоть капля русской императорской крови! Так или иначе!
Екатерина выглянула в окошко кареты и посмотрела в небеса. Интересно, ее покойное величество Елизавета Петровна что-нибудь видит из своих заоблачных высей? И как ей нравится то, что она видит?..
Спустя три дня после встречи Павла с дармштадтским семейством Екатерина просила от имени сына у ландграфини руки принцессы Вильгельмины. Согласие было немедленно дано, и тотчас послали курьера к ландграфу Людвигу, чтобы получить его разрешение на брак.
Таким образом, все формальности были соблюдены. На распутницу было наброшено столько флера невинности, сколько могли выдержать ее прелестные, беломраморные, округлые плечики.
– Ваше величество, ее высочество отказывается…
Графиня Брюс повела глазами с непередаваемым выражением. Они были не одни – именно поэтому Прасковья Ивановна не допускала никакой простоты в обращении.
Екатерина посмотрела на нее непонимающе, и вдруг до нее дошло:
– Она отказывается показаться врачам?!
Ну да. Конечно! Еще бы она не отказывалась!
За спиной графини Брюс стояли смущенный лейб-медик Роджерсон и не менее смущенная повивальная бабка Марфа Тимофеевна, носившая почетное звание лейб-акушерки. В свои четыре опытных руки они должны были произвести самую обычную процедуру: удостоверить девственность царской невесты. В свое время малышка Фикхен тоже подобную процедуру проходила. Но ей нечего было скрывать!