Роковая женщина
Шрифт:
Миссис Баккл заколыхалась как желе.
Мало-помалу меня захватили Дом Королевы и тетя Шарлотта. Точно так же, как Дом Королевы не был обычным домом, она не была обыкновенной женщиной. Поначалу меня преследовала навязчивая мысль, будто дом был живым существом, возненавидевшим нас всех за то, что мы превратили его в склад дорогих товаров.
— Духи тех, кто здесь жил прежде, сердятся на то, как тетя Шарлотта перевернула их дом, — поделилась я с миссис Баккл и Элен.
— Боже милосердный! — вскрикнула миссис Баккл.
Элен сказала, чтобы я больше не говорила такого. Но я упорствовала.
— Когда-нибудь, — пророчила я, — духи
Это было еще в первые месяцы. Позже мое отношение к тете Шарлотте переменилось, и хоть я никогда ее не любила, но стала уважать. Приземленная, до предела практичная, лишенная всякой романтики, она смотрела на Дом Королевы совсем не так, как я. Для нее это были заключенные между стенами комнаты, и хоть они были старинными, единственное достоинство их заключалось в том, что они образовывали подходящий фон для ее товаров. Она оставила первоначальный вид только одной комнаты, но даже это решение приняла из деловых соображений. В этой комнате, по преданию, ночевала королева Елизавета. Сохранились кровать елизаветинского периода, которую, согласно молве, почтила королева, и — еще одна уступка преданию, если то было предание, — тюдоровское убранство комнаты. Исключительно в интересах дела, словно извинялась тетя: многие специально приходили смотреть комнату. Зрелище «настраивало», и они готовы были платить запрошенную цену.
Я часто заглядывала в ту комнату и тоже «настраивалась». «Прошлое на моей стороне, — думала я. — Тоже против тети Шарлотты. Духи чувствуют мою поддержку». Но что бы я себе ни воображала, поддержка требовалась в эти месяцы как раз мне.
Захаживая в ту комнату и трогая спинку драгоценной кровати, я вспоминала прославленную королевскую речь, которую часто приводил мой отец: «Сознаю, что наделена телом слабой, хрупкой женщины, но мои дух и сердце достойны самого короля — притом короля Англии…» От этих слов и я обретала уверенность, что одолею временные невзгоды, как это сделала королева, разгромив испанскую армаду.
Мало-помалу дом сделался для меня вроде утешительного приза, я всерьез верила, что он живой. Я узнавала ночные звуки: неожиданные и загадочные скрипы половиц, дребезжание оконных рам, завывание ветра в ветвях каштанового дерева, напоминавшее перешептывание голосов.
Иногда тетя Шарлотта исчезала на целые дни за покупками. Она ездила в старинные дома на распродажи, порой на изрядные расстояния, а когда возвращалась, беспорядок становился еще больше, чем обычно. В центре города тетя Шарлотта держала лавку, в которой выставляла некоторые предметы, но большую часть товара держала дома, и к нам постоянно ходили посторонние.
В магазине все время находилась мисс Беринджер, позволяя отлучаться тете Шарлотте, но тетя считала ее дурой, не имевшей представления об истинной ценности вещей. Это была неправда: просто познания мисс Беринджер не шли в сравнение с тем, что знала тетя Шарлотта. Впрочем, при своей деловитости тетя Шарлотта считала большинство других дураками.
По крайней мере год и я числилась у нее тем, кого тетя Шарлотта называла «крестом», иными словами, была ей в тягость. И вдруг все изменилось. Причиной тому стал привлекший мое внимание стол. Сидя на корточках на полу, я разглядывала резьбу ножек, когда в комнату зашла тетя Шарлотта и тоже присела рядом.
— Редкий экземпляр, — выдавила она без выражения.
— Французская работа? — уточнила я.
Края ее губ скривились, что было
— Хоть она и не подписана, я считаю, что это работа Рене Дюбуа. Сначала думала, что ее выполнил его отец, Жак, но сейчас склонна считать, на год-два моложе. Взгляни на зеленую с золотом лакировку или на бронзовые вставки.
Неожиданно для себя я почти трепетно коснулась стола.
— Конец восемнадцатого века? — рискнула я.
— Что ты! — возмутилась она, тряхнув головой. — Минимум на пятьдесят лет старше. Середина века.
С тех пор наши отношения изменились. То и дело она звала меня и спрашивала:
— Ну, что скажешь? Заметила что-нибудь?
Поначалу мне хотелось только одного: утереть ей нос, доказать, что знаю толк в ее драгоценных товарах; но со временем я по-настоящему заинтересовалась и стала понимать разницу между школами, странами и периодами.
Однажды тетя Шарлотта сделала признание:
— Ты знаешь не меньше дуры Беринджер.
Скорей всего ее похвала объяснялась очередной вспышкой гнева по отношению к этой терпеливой женщине. Но для меня Дом Королевы приобрел новую притягательность. Я начала узнавать предметы, считать их своими старинными друзьями. Как-то раз, сметая ловкими и бережными движениями пыль, миссис Баккл лукаво поинтересовалась:
— Послушайте, мисс Анна, уж не хотите ли и вы стать еще одной Шарлоттой Брет?
Я вздрогнула от неожиданности вопроса: снова захотелось убежать.
Как-то утром в разгар летних каникул года через четыре после того, как родители привезли меня в Англию, ко мне в комнату явилась Элен и сказала, что меня хочет видеть тетя Шарлотта. У Элен был испуганный вид, и я спросила, что произошло.
— Мне не сказали, мисс, — ответила Элен, но я чувствовала, что она что-то знала.
Я пробралась — в Доме Королевы можно было только пробираться — в гостиную тети Шарлотты.
Она сидела, разложив на столе бумаги: комната служила ей конторой. Столом в тот период был раздвижной крепыш на коренастых ногах, английский, шестнадцатого века, ценный более почтенным возрастом, нежели красотой. Тетя сидела, распрямив спину, на массивном дубовом стуле с резьбой — тоже местной, йоркширской или дербиширской работы, только значительно более позднего времени, но таком же ладном и основательном, как стол. Она предпочитала пользоваться надежными предметами, когда таковые случались в доме. Прочая меблировка комнаты плохо сочеталась со столом и стулом. Стену покрывал изысканный гобелен. Я определила в нем фламандскую школу и подозревала, что ему предстояло пробыть здесь недолго. Тяжеловесная дубовая мебель немцев теснила хрупкий французский восемнадцатый век, в том числе работы самого Булля. Я невольно отметила в себе перемену: теперь для меня не составляло труда описать обстановку комнаты, датировать изделия и выделить их достоинства и недостатки, хоть мне и не терпелось узнать, зачем меня позвали.
— Сядь, — велела тетя Шарлотта. Выражение ее лица было суровее обычного. Когда я села, она выложила без предисловий в свойственной ей прямой и резкой манере: — Умерла твоя мать. От холеры.
Как это было в ее духе: двумя отрывистыми фразами вдребезги разбить мое будущее! Мысль о воссоединении все это время была для меня спасательным кругом, не дававшим погрузиться в пучину одиночества. А она спокойно выговорила эти слова. Умерла… холера…
Между тем она выжидательно смотрела на меня: не терпела выставлять напоказ чувства.