Роковая женщина
Шрифт:
— Потому что он так решил. Хотя вообще-то он хотел, чтобы вы в этом участвовали.
— Почему же он никогда не упоминал об этом?
— Он был очень гордым человеком. И считал, что вы все против него. Он не хотел, чтоб вы решили, будто он вымаливает у вас поддержки. По крайней мере, мне кажется, что он так думал. Об этом он мне ничего не говорил.
— Ради Бога, Пат, — сказал Роберт. — Ты как пес Сесилии. Стоит бросить тебе кость, черт побери, и ты доволен. Меня уже тошнит от разговоров о проклятом отцовском музее.
— Будь любезен, не сквернословь за столом, — заявила миссис Баннермэн.
Роберт, казалось, был на грани взрыва —
— Что ж, есть вещи и похуже, чем музей, — дерзко произнес Патнэм. — По крайней мере, отец хотел что-то сделать. Оставить свою метку.
— Оставить свою метку? — Сесилия возвысила голос, заставив Букера напрячься как сторожевого пса в стойке. — Почему каждый в этой семье должен оставить свою метку? Первое, что люди говорят нам: «Что ж, это очень хорошо — родиться Баннермэном, с такими-то деньгами, но что вы собираетесь делать со своей жизнью?» Посмотрите на отца. Он не должен был выставляться в президенты. Мама умоляла его не делать этого… А она была уже больна. Вот чего я ему никогда не прощу, как бы сильно я его ни любила. Как и того, что он не приехал домой, когда она умирала.
— Сеси, он мог не понимать, что она умирает. Ты это знаешь. — Букер бросил взгляд в сторону Роберта. Предупреждение? — подумала Алекса. — Или просьба успокоить Сесилию? Все, кажется, забыли о ее присутствии, даже Сесилия, которая явно погрузилась в старые семейные обиды.
— Сеси, — произнес Роберт тем ровным тоном, каким обычно успокаивают лошадей, очень раздельно выговаривая слова. — Давай не будем ворошить это снова.
Но Сеси нельзя было остановить.
— Я этого никогда не пойму! Мы его известили, а он не приехал.
— Если бы он приехал, ничего бы не изменилось.
— Для нее изменилось бы, Роберт! Ты знаешь, что изменилось бы. Ты передал ему сообщение, а он все равно уехал в Канзас-Сити, или куда-то там еще, выступать перед Молодыми Республиканцами, и она умерла, не повидавшись с ним.
— Сеси, это была президентская кампания. Мы это проходили тысячу раз. Ты должна понять, каково приходится во время кампании.
— Все равно, ты передал ему вызов, а он им пренебрег.
— Он им не пренебрег. Он просто недооценил его срочность. Считал, что обязан произнести речь. И если бы в ту ночь в Канзас-Сити не было снегопада, он бы успел вовремя.
Алексу осенило, что в сдержанных фразах Роберта не слышится всей правды. Она знала, что Артур очень переживал, что не вылетел немедленно к умирающей жене, но он также намекал, что это была не его вина. Здесь была еще одна преграда между ним и Робертом. Неужели Роберт не известил отца? Или утаил срочность вызова, потому что хотел, чтоб отец произнес эту речь? Это возможно, но тогда почти неоспоримо, что Артур принял вину на себя и защитил Роберта, как он поступал всегда. Иначе невозможно объяснить, почему Роберт готов защищать поведение отца при данных
На миг их взгляды скрестились, и она заметила в его глазах проблеск страха, словно он подозревал, что отец рассказал ей правду. Затем он повернулся к Сесилии.
— Нет смысла вспоминать старые беды, Сеси, — сказал он почти умоляюще. — У нас полно новых.
Но Сеси, раз уж она погрузилась в свои обиды, нелегко было отвлечь.
— Дело в том, — продолжала она, — что он считал, будто обязан что-то кому-то доказать. Будучи Баннермэном, он не мог просто сидеть дома и оставаться с мамой, когда она заболела. Ему не следовало лезть в политику. Вся семья была против этого.
— Это неправда, Сеси, — возразил Патнэм. — Роберт руководил его кампанией, Господи помилуй! Я был слишком молод, чтобы иметь свое мнение, но Джон был полностью за. Он был не согласен со взглядами отца, но все равно считал, что отец был бы гораздо лучшим президентом, чем Никсон, или Гарольд Стассен, и был прав.
Роберт хмыкнул, явно обрадовавшись, что Сесилия оставила в покое вопрос о смерти матери.
— Верно! — сказал он. — Я помню споры Джона с отцом о политике так, словно это было вчера. Джон хотел, чтобы он выступил за мир, помните? Отец негодовал. Но, знаете, он во многом принимал советы Джона. Экология, гражданские права, охрана окружающей среды — он мог сидеть и слушать часами рассуждения Джона на любые темы, кроме холодной войны к Вьетнама. Джон заставил его прочесть книгу Рейчел Карсон и почти обратил его в свою веру. Конечно, это было не трудно — отец, разумеется, предпочел бы очистить реку, чем выстроить химический завод, к не уважал никого в большом бизнесе. «Жадные ублюдки — называл он их. — Они продадут наши национальные парки — или своих матерей — за то, чтоб цены на их акции подскочили хоть на один пункт», — говорил он. Нет, я бы не сказал, что Джон был против выдвижения. Он надеялся окончательно убедить отца к тому времени, когда тот попадет в Белый дом.
— Я сознавал, что он прислушивается к Джону. Мне казалось, они все время ссорятся.
— Ну, ты был слишком мал, Пат. Ты не понимал. Джон был единственным, кто мог поспорить с отцом и настоять на своем. — И добавил с улыбкой. — Мне очень недостает Джона. — Он выглядел совершенно искренним.
— Нам всем его недостает. — Теперь голос Сесилии дрожал. — Отец хотел, чтоб он тоже оставил свою метку. И видите, что получилось.
— Это был несчастный случай, Сеси. И хватит об этом. — В голосе Роберта послышалась тревога, словно он сожалел, что позволил развиться разговору о Джоне. — Мы говорили о музее.
— К черту музей! Это еще одна из грандиозных отцовских глупостей, памятник себе, в котором он не нуждался. Он не мог позволить, чтоб все шло своим порядком. Если бы он не настоял, чтобы Джон вернулся в Гарвард…
— Сеси, пожалуйста! Не сейчас.
— Не сейчас? Почему не сейчас? — Сесилия глянула на Алексу. — Потому что она здесь? Вот как? Это, конечно, последний удар. Мы должны сидеть за столом в нашем собственном доме с какой-то девкой, которую — из того, что мы знаем, — отец вполне мог подобрать на улице.