Роковая женщина
Шрифт:
— Я не хочу, чтоб состояние дробилось, — твердо сказала она. — Артур бы этого никогда не позволил. Именно этого он и старался избежать.
Стерн глубоко вздохнул.
— Вы под сильным влиянием стресса. Это не то состояние рассудка, в котором принимаются решения, не говоря уж об уступках.
Саймон хмыкнул.
— Мистер Стерн, по-моему, вы упустили из внимания главное. Алекса начинает верить, что это ее семья, потому-то ей так трудно с ними бороться. Разве не так?
— Не знаю, Саймон. Пожалуйста, заткнись.
— Ты заставила меня проделать весь этот путь, только для того, чтобы приказать заткнуться? Я полагал,
— Я хотела твоей поддержки. Как друга.
— Ага. Что ж, я бы тебя поддержал, если б считал, что ты поступаешь правильно, но, честно говоря, я думаю, у тебя ум зашел за разум. Если ты дашь Роберту знать, что желаешь заключить сделку, он сочтет это признаком слабости, вот и все. Он будет соглашаться со всем, что ты скажешь, а сам шаг за шагом станет захватывать контроль, пока не выпихнет тебя вон. Если ты ему угрожала — а я надеюсь, что у тебя хватило ума этого не делать, Роберт нанесет ответный удар, настолько жестокий, насколько сможет. Мистер Стерн абсолютно прав. Артур оставил состояние тебе, к добру или к худу. Пусть Роберт это оспорит. Подожди, пока он не запросит сделки. Он это сделает, рано или поздно. У него не будет выбора.
— Хороший совет, — проворчал Стерн. — Вы сидите прочно. Зачем вскакивать?
Она стиснула зубы. Утешительные советы, казалось, были специальностью Стерна.
— Я не сижу прочно. Фактически, я нигде не сижу. Я не могу даже найти себе квартиру, если не хочу увидеть свое фото — и адрес — на первой полосе «Нью-Йорк пост». Роберт, кажется, чувствует, что мы должны сотрудничать, как-то разделить контроль, и, пока желания Артура будут уважаться, я на это согласна. Я не хочу судебной войны, не хочу большой огласки. Поговорите с Кортландом де Виттом, мистер Стерн. Узнайте, что у него на уме. Если нечто такое, что можно обсудить, я готова.
— Это ослабляет нашу позицию. Неизмеримо ослабляет.
— Меня это не волнует. Просто сделайте это. Он, вероятно, сейчас в библиотеке.
— Я думал, это библиотека, — сказал Саймон. — Здесь достаточно книг.
— Это кабинет. Здесь есть библиотека, гостиная, столовая, Бог знает, что еще. Где-то есть бальный зал, хотя я его еще не видела.
Она позвонила дворецкому, чтобы тот указал Стерну дорогу.
— Я сделаю, как вы хотите, — сказал он. — Постараюсь выяснить, можем ли мы что-либо обсудить без предубеждения к нашей позиции. Мы исследуем возможности, не более, — жестом он изобразил, насколько ненадежны эти возможности. На миг он замолчал, возвышаясь над ней, выражение его лица было столь же меланхоличное, как у его тезки Линкольна. — Скажите мне, однако, — произнес он, — вы доверяете Роберту? Я должен знать.
Она смотрела на огонь. Обитая панелями комната была темной, но отнюдь не мрачной. Ряды кожаных книжных переплетов поблескивали на полках, картины на стенах были подсвечены.
Довольно странно, но это была одна из тех редких комнат, виденных Алексой, где не было ни фотографий, ни вообще каких-либо других напоминаний о Кире Баннермэне. Взамен здесь был маленький и не слишком искусный портрет матери Патнэма-старшего, написанный, когда та была еще молода, и возможно, еще до того как Кир сколотил свое состояние или же только начинал его создавать. Ее волосы были туго стянуты на затылке, открывая широкий лоб, закрытое черное платье застегнуто еще более глухо, чем требовали обычаи времени, и она не носила никаких украшений. У нее был тот же рот, что у Роберта,
— Я так думаю, — сказала Алекса, глядя на портрет. Женщина на нем сумела скрыть от художника большую часть правды о себе, но улыбка на ее губах была двусмысленна, намекала на нечто тайное и весьма сложное. Точно так же, по большей части, улыбался Роберт — улыбкой приятной, но не вполне убедительной и нелегко поддающейся истолкованию. И все равно Алекса решила принять его — и его улыбку — как данность. — Я обязана доверять ему. Он — сын Артура. — Но она не могла забыть того, что видела, — или думала, что видела — в Кукольном домике.
Обед не стал более праздничным от присутствия де Витта, который просто брызгал самодовольством и метал на Стерна с Саймоном свирепые взгляды, хотя, к общему облегчению, Сесилия отсутствовала, сославшись на мигрень. Миссис Баннермэн выразила неодобрение подобному проявлению слабости, запретив дворецкому отнести Сесилии поднос.
— Если у нее мигрень, она, конечно, не будет есть, — удовлетворенно фыркнула она, ясно дав понять, что, как ни велика Кайава, даже ни одна чашка чая не покинет кухню без ее ведома.
По каким-то причинам, известным только ей, миссис Баннермэн принялась хлопотать над Саймоном, как только он появился перед обедом вместе с Алексой и Линкольном Стерном.
— Вы, должно быть, измучены после столь долгого путешествия, — сказала она, когда он пожал ей руку. Она говорила очень медленно и отчетливо, подчеркивая каждый слог, словно давала урок произношения.
— Ну, не совсем, — смиренно ответил Саймон. — Я отдохнул и прекрасно себя чувствую.
— Вы молоды. Ваши силы восстанавливаются быстро. Меня бы перемена климата раздражала, но вы, полагаю, к ней привыкнете.
Изумленный, но польщенный столь неожиданной любезностью, Саймон стал озираться в поисках помощи, однако не нашел ее.
— Вообще-то, здесь не такая большая разница, — сказал он.
— Надеюсь, вас удобно устроили, мистер Вольф, — она произносила скорее «Вульф» на немецкий манер, придавая звучанию нечто иностранное к экзотичное. — Если вам что-то понадобится, дайте мне знать, и я объясню слугам.
— Думаю, я сам справлюсь, миссис Баннермэн, спасибо вам.
— Какой стыд, что здесь, в Америке, никто не знает иностранных языков, в то время как большинство иностранцев говорит на таком хорошем английском. Ужасно жаль, а вы как думаете?
— Возможно, — с отчаянием произнес Саймон.
— Вы слишком добры. За обедом садитесь рядом со мной. Если вы чего-то не поймете, вы должны спросить у меня. Алексе бы следовало дать мне знать, и я бы велела повару приготовить для вас что-нибудь особенное, чтобы чувствовали себя как дома. А может быть, на завтра, если вы останетесь.
— Она думает, что я иностранец, — прошептал Саймон на ухо Алексе.
— Не знаю, почему. Я просто сказала, что ты занят в художественном бизнесе.
— Возможно, она считает, что все дилеры от искусства — иностранцы, — сказал Саймон, но прежде, чем он успел развить тему, миссис Баннермэн, разыгрывая безупречную хозяйку, снова подозвала его к себе, дабы подвергнуть его допросу с пристрастием по поводу ценности картин Баннермэнов. Она говорила так медленно и четко и делала так много пауз, на случай, если понадобится повторение, что казалось, будто она разговаривает с ребенком.