Роковой год цесаревича Николая
Шрифт:
По случаю столь представительного собрания Костя – главный преображенец, приходившийся Ники двоюродным дядей, но старше его всего на десять лет, – прочел свои новые стихи:
О, радость утра ясного весной!
Ты ласточек навеяна крылами.
Вы, незабудки, споря с небесами,
Так празднично убрались бирюзой.
О, летний день! Сияя над землей,
Ты теплыми даришь ее лучами
И
И жаворонка песней заливной.
О, золотистость осени печальной!
Скорбь увяданья, грусти красота
И журавлей отлет зарей прощальной.
О, зимней ночи жуть и нагота!
Зловещий ворон в белизне хрустальной
И лунный свет, и глушь, и немота…
Сонет завершился в полной тишине – а потом все одновременно стали кричать «браво» и поздравлять Костю с очередным шедевром.
– Какая публика! – с гордостью шепнул Ники кузену. – Одно слово – офицеры!
После пары бокалов шампанского возвышенно-литературное настроение собравшихся сменилось на азартно-безрассудное. Ники ввязался в настоящее бильярдное побоище – и позорно продул, прямо на глазах у товарищей! Новоявленный москвич Огарев, беззлобно подтрунивая над театральными жестами цесаревича, разбил его в пух и прах. Секретный прием Менго и тут не помог! Ники начал подозревать, что именно за этот удар-фальшивку Менго и угодил в парижскую тюрьму.
Насколько радостным был день в полку, настолько же тоскливым оказался вечер дома, в Гатчине. Папа опять сильно раскашлялся – и это за три дня до праздника, когда император по традиции должен в одном мундире идти на Иордань и принимать на морозе Крещенский парад!
А уж как только цесаревич увидел на столе почту, накопившуюся за день, то остатки игривого настроения улетучились, как пузырьки из выдохшегося шампанского. Десятки посланий, как всегда, требовали немедленного ответа; но сегодня сверху обычной стопки лежало письмо, надписанное знакомым изящным почерком, который сразу вогнал Ники в хандру.
Наследник неохотно распечатал конверт.
«Дорогои мои Ники,
Поздравляю с Новым годом, желаю всяческих благословении, сердечно благодарю тебя за прелестныи флакончик духов. Очень тронута, что ты подумал обо мне. Сегодня я отправляю очень длинное письмо Pelly. Все это время мы не касались некоторого предмета, но сеичас, когда брат помолвлен, настал момент выказать свою любовь и доброту. Ведь для нее теперь, конечно, многое изменится в доме; и хотя она очень рада за них, еи придется нелегко. О, если бы ты мог приехать сеичас, под предлогом повидать молодую чету, – это могло бы помочь делу.
Писал ли ты снова, и каков был ответ? Жаль, что ты игнорируешь меня, ведь если кто и помогал вам, то это была я; и именно со мнои однои она говорила на эту тему. Впрочем, главное, чтобы ты добился успеха – только этого я желаю и об этом молюсь. Так что не думаи, что я обижена, просто не забываи своего старого друга, которыи желает вам обоим счастья и которыи глубоко огорчен, что ваши юные сердца испытывают столько печалеи. Она будет чувствовать себя вдвоине одинокои и несчастнои, видя их счастливыми, тогда как ее собственное сердце и жизнь разбиты. Кто знает, не станет ли это последнеи каплеи в горькои чаше, которая переполнит ее через краи, и тогда ты придешь еи на помощь.
Как утопающии, я хватаюсь за каждую соломинку, и все же не теряю надежды, ведь пока есть любовь – есть и надежда. Твое постоянство и терпение в конечном итоге, возможно, дадут еи силы преодолеть свое первоначальное решение. Даи Бог, чтобы этот год, наконец, соединил вас обоих в совершенном счастье.
Крепко любящая тебя,
тетенька Элла».
Забавно было называть Эллу тетей, ведь она была старше Ники всего на четыре года. Но так повелось с самого начала, когда эта потрясающе красивая принцесса из немецкого Гессена вышла замуж за родного дядю Ники – великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора, и стала великой княгиней Елизаветой Федоровной. Одно время цесаревич был даже немного влюблен в нее, потому что… ну вы когда-нибудь видели ее профиль?
Потом подросла младшая принцесса Гессенская, и цесаревич перенес свое юношеское увлечение с замужней Эллы на ее не менее очаровательную сестру Алису, которая в 1889 году приехала на шесть недель в Петербург. Ники тогда признавался Сандро: «Она мне чрезвычаино понравилась; такая милая и простая, очень возмужала, если можно так выразиться; удивительно похожа на милую тетеньку, я то и дело путал обеих».
Ники имел глупость сообщить то же самое тетеньке Элле на обледеневшем балконе Зимнего дворца; тем вьюжным февральским вечером 1889 года цесаревич поджег бикфордов шнур, и все осадки мира не в силах были его потушить. Элла загорелась идеей брачного союза своей сестры и наследника российского престола. В ту же секунду она объявила Ники, что сделает все, чтобы эта свадьба состоялась, несмотря ни на какие препятствия…
Несмотря даже на то, что эти двое, потанцевав немного в Петербурге, без особых сожалений распрощались друг с другом и вернулись к обычной жизни. Ники было двадцать, Аликс – шестнадцать, возраст мимолетных влюбленностей и быстрых разочарований. Как записал в дневнике сам Ники, «желание жениться продолжалось до завтрака, а потом прошло».
Да и у Аликс наследник российского престола не вызывал серьезного интереса, поскольку ради свадьбы с ним ей пришлось бы сменить веру, на что она никогда бы не согласилась.
На этом можно было бы поставить точку… Если бы не Элла.
Тетенька знала, как зацепить наивную молодежь. Она превратила сватовство в захватывающую шпионскую игру. Придумала кодовые имена наследнику и принцессе – Пелли-1 и Пелли-2, – и стала их секретным связным. Ники то и дело получал от Эллы письма с подробным рассказом о страстных чувствах Аликс к нему; тем временем Аликс с изумлением узнавала все новые подробности о необычайно сильной любви цесаревича к ней.
Поначалу игра казалась веселой, потому что была тайной. Но вскоре эта бесплодная переписка наскучила цесаревичу. Через год он уже едва помнил, как выглядит Аликс; а Элла все продолжала забрасывать Ники письмами о его будущей свадьбе с «милой Пелли». Даже в Восточном путешествии не было ему покоя – послания от великой княгини регулярно приходили на корабль «Память Азова», на котором он рассчитывал спрятаться от настойчивой тетеньки: «Вкладываю в свое письмо этот маленькии конверт и цветок, которыи Pelly положила в мои бювар, – писала Элла. – Когда будешь в Иерусалиме, помолись за нее, чтобы она нашла в себе силы решиться…»