Роковой выстрел
Шрифт:
Как вскоре после этого бегства слуга вошел в его каюту, то нашел капитана мертвым.
Его смерть объясняется болезнью сердца, роковой исход которой был ускорен припадком гнева.
Сегодня будет произведено детальное следствие".
Таково было содержание вырезки, которую этот человек считал шедевром юмористики.
Я поспешила спуститься вниз.
Я была поражена удивлением, смешанным с отвращением.
Тем не менее у меня хватило справедливости не сделать на этот раз того мрачного предположения, которое впоследствии не раз приходило
Я посмотрела на этого человека как на живую загадку, в одно и то же время и любопытную, и отталкивающую.
Во время пикника мне казалось, что у него исчезло всякое воспоминание о моей неудачной фразе.
Он был по обыкновению мило любезен; его салат был единогласно провозглашен шедевром кулинарного искусства. Он очень развлекал нас красивыми шведскими мотивами, сказками и песнями разных стран и народов.
После закуски беседа перешла на предмет, к которому он, видимо, питал особенный интерес.
Не помню, кто именно из нас заговорил о сверхъестественном.
Как будто это был Тревор, рассказавший какое-то комичное приключение, случившееся в Кембридже.
Его рассказ произвел странное впечатление на Октавия Гастера, который с порывистой жестикуляцией своих длинных рук произнес горячую тираду против лиц, сомневающихся в существовании сверхчувственного мира.
– Скажите, - взволнованно восклицал он, - был кто-нибудь из вас свидетелем ошибки того, что вы называете инстинктом? Дикая птица обладает инстинктом, который безошибочно указывает ей, на какой именно из бесчисленных одиноких рифов открытого моря ей следует класть яйца. При приближении зимы ласточка летит к югу; что ж - известны вам случаи, чтобы ласточки ошибались? Нет, нет; я смело утверждаю, что инстинкт, который присущ каждому ребенку, говорит нам, что кругом нас существуют неизвестные духи. И я верю его свидетельству.
– Продолжайте, Гастер, - сказал Чарли.
– А лучше поверните на другой галс, - предложил моряк.
– Никогда, - возразил швед, не обращая внимания на иронию.
– Мы видим, что материя существует независимо от духа. Почему же не предположить существования духа вне материи?
– Предположим, - вставил лейтенант.
– У нас есть и доказательство этому, - продолжал Гастер с горящими одушевлением глазами.
– В этом невозможно сомневаться, прочтя книгу Штейнберга о духах, или труд великой американки мадам Крау. А Густав фон-Шпее, который встретил своего брата на улицах Страсбурга, между тем как этот брат утонул три месяца назад в Тихом Океане? А спирит Юм, который парил средь бела дня над крышами парижских домов? Кто не слыхал никогда голосов умерших близких? Я сам...
– Ну, ну? Что же вы сами?
– заговорили мы наперебой.
– Нет, это так только... не в счет, - произнес Гастер, проводя рукой по лбу и делая видимое усилие взять себя в руки.
– Правду говоря, теперешний наш разговор слишком грустен для такой чудесной обстановки, и нам бы лучше избрать другой предмет.
И нам, несмотря на все старания, так и не удалось вытянуть из Гастера ни слова насчет его собственной причастности к сверхъестественному.
Пикник наш удался блестяще.
Близкая разлука как будто подстрекала каждого из нас лезть из кожи, чтобы поддержать общее веселье.
После состязания в стрельбе Джек должен возвратиться на свое судно, а Тревор в университет.
Нам же с Чарли приходилось становиться к венцу и жить вместе - солидной, всеми уважаемой супружеской четой.
Это состязание в стрельбе вызывало среди нас массу разговоров.
Стрельба была всегдашним "дада" Чарли.
Он был капитаном команды девонских стрелков-волонтеров, сформированной в Роборо, которая хвасталась тем, что имеет в своих рядах большинство лучших стрелков графства.
Соперником этой команды на состязании должна была выступить группа избранных стрелков Плимутского гарнизона; такими противниками нельзя было пренебрегать, и потому исход соревнования представлялся знатокам сомнительным.
– Тир находится не дальше, чем в миле расстояния от Тойнби-Холла, говорил мне Чарли.
– Мы поедем туда в экипаже, и вы увидите, как мы их отделаем. Вы принесете мне счастье, Лотти, - вполголоса прибавлял он.
– Я вполне уверен в этом.
О! Мой бедный дорогой возлюбленный! Ну и счастье же я вам принесла...
Этот прекрасный летний день был омрачен для меня одним темным облачком.
Я уже не могла долее сомневаться в справедливости подозрений моей мамы и в любви ко мне Октавия Гастера.
По пути с пикника он не спускал с меня глаз.
Кроме того, во всех его речах ко мне слышался оттенок, говоривший больше и ярче слов.
Я чувствовала себя точно на иголках, я боялась, как бы Чарли не заметил чего-нибудь, так как знала его вспыльчивый характер. Но ему даже в голову не приходила мысль о таком вероломстве.
Только раз он с добродушным удивлением поднял глаза на Гастера, когда тот настоял на том, чтобы освободить меня от букета, который я держала в руках; но это удивление скоро сменилось улыбкой: он отнес эту внимательность к обычной услужливости Гастера.
Мне в ту минуту стало только жаль чужестранца и неловко за то, что я служу косвенной причиной его несчастья.
Я думала о том, какая это мука для такого сурового, серьезного человека быть жертвой жгучей страсти, о которой ему запрещают заикнуться хоть словом честь и самолюбие.
Увы! Я не принимала в расчет бесстыдство и беспринципность этого человека, в которых мне скоро пришлось убедиться на опыте.
В конце нашего сада была беседка, которая долго служила для нас с Чарли нашим любимым местом свиданий.
Она была вдвойне дороже, благодаря тому, что именно в ней мы впервые обменялись словами любви.
Я рассчитывала обождать там Чарли, который должен был прийти в беседку, когда выкурит сигару в обществе прочих гостей Тойнби-Холла.
В этот вечер он задержался, как мне показалось дольше обыкновенного.