Роковой выстрел
Шрифт:
– Съел? Что съел?
– Свои уши, - сказал незнакомец.
Мы оба сделали движение ужаса.
На его бледном лице не было ничего похожего на улыбку, вообще ни намека на то что могло бы заставить нас принять его слова за шутку.
– Этот Карл был упрямая башка, по английскому выражению - продолжал швед, - но все-таки у него должно было хватить рассудка, чтобы воздержаться. Ему стоило только призвать на помощь волю, - и он выжил бы подобно мне.
– По-вашему, с помощью воли человек может побороть
– С ней всего можно добиться, - был ответ Октавия Гастера.
Далее мы не нарушали молчания вплоть до самого Тойнби-Холла.
Наша затянувшаяся прогулка произвела в доме большую тревогу, и Джек Дэзби уже был готов пуститься на поиски вместе с Тревером, другом Чарли.
Наше прибытие произвело поэтому настоящий фурор, сменившийся скоро смешливым настроением при виде физиономии нашего спутника.
– Где, к черту, вы подобрали это мертвое тело?
– спросил Чарли Джек, отводя его в курительную.
– Ш-ш, друже!
– проворчал Чарли.
– Он, чего доброго, может услыхать. Это некий швед, доктор, турист, очень милый парень. Он совершил какое-то путешествие по морю в простой лодке из одного места в другое; названия их я позабыл. Я предложил ему на эту ночь постель.
– Н-ну!
– сказал Джек, - одно могу сказать: с такой физиономией он никогда не сделает себе карьеры.
– Ха! Ха! Превосходно, превосходно сказано!
– разражаясь смехом, проговорил объект этого замечания, входя в комнату - обстоятельство, до последней степени переконфузившее бравого, но неосторожного лейтенанта.
– Само собой, я никогда не сделаю карьеры в этой стране.
И он сделал такую гримасу, что шрам, нарушавший ему симметрию рта, придал его лицу такой вид, точно оно выглянуло вдруг из вогнутого зеркала.
– Пойдемте наверх, вы там умоетесь. Я одолжу вам пару туфель, - говорил Чарли, уводя гостя из комнаты, чтобы покончить с неловким положением.
Полковник Пилляр был самим олицетворением гостеприимства. Он принял доктора Гастера, точно старого друга дома.
– Честное слово, сэр, вы у себя дома, и будете у нас желанным гостем столько времени, сколько вам заблагорассудится. Мы живем тут почти что отшельниками. Гость для нас - настоящая радость.
Моя мать выказала больше сдержанности.
– Это очень благовоспитанный человек, Лотти, - заметила она мне, - но я предпочла бы, чтобы он чаще мигал глазами. Я не люблю людей с неподвижными, точно застывшими, веками. Да, дорогая моя, мой жизненный опыт дал мне одно великое правило: наружность человека - ничто в сравнении с его поступками.
Сообщив это оригинальное наблюдение, мама обняла меня и предоставила меня моим собственным размышлениям.
Несмотря на свою наружность, доктор Октавий Гастер имел в нашем обществе огромный успех.
На следующий день он вошел в такие интимные отношения
Он изумлял решительно всех обширностью и разнообразием своих познаний.
Нашему ветерану Крымской кампании он рассказал о Крыме много такого, о чем тот и не слыхивал.
Моряку он сообщил целую кучу сведений о Японии. Он принялся даже и за моего жениха, большого любителя спорта, и читал ему целые лекции по поводу путешествий в лодке, рассуждая о рычагах, точках приложения сил, центрах сопротивления, пока, наконец, моему бедняге Чарли не пришлось уклониться от продолжения беседы.
Тем не менее он делал это с такой скромностью и осторожностью, что никто из собеседников не находил повода быть на него в претензии за поражение, понесенное к тому же в области своей специальности.
Во всех его словах и поступках замечалась какая-то спокойная сила, которая производила большое впечатление.
Я припоминаю один случай, очень поразивший всю нашу компанию.
У Тревора был огромный бульдог; он очень любил своего господина, но к фамильярностям прочих из нас относился очень нелюбезно.
Все домашние, как и следовало ожидать, очень косились на этого зверя, но так как студент был очень привязан к нему, то и решили не удалять его от дома и запереть в конюшню, где ему была устроена огромная конура. За такое пренебрежение к собственной особе животное сильно невзлюбило нашего хозяина и рычало, скаля все свои огромные зубы каждый раз, как замечало его фигуру.
На следующий день после прибытия Октавия Гастера мы проходили мимо конюшни. Внимание гостя было привлечено рычанием пса.
– А! А!
– заметил он.
– Это ваша собака, мистер Тревор?
– Да, это Тоуцер.
– Бульдог, должно быть, из тех, что на континенте зовут национальным животным Англии.
– Да, чистокровный бульдог, - с гордостью подтвердил студент.
– Безобразные животные, очень безобразные. А не войдете ли вы в конюшню, чтобы снять с него цепь? Мне хотелось бы взглянуть на него на вольной воле. Просто жалко держать на привязи такое могучее, полное жизни животное.
– Но он любит кусаться, - с лукавой искоркой в глазах сказал Тревор. Впрочем, вы, конечно, не струсите собаки.
– Струшу? О, нисколько; зачем же я струшу ее?
Когда Тревор открыл дверь конюшни, на лице его окончательно утвердилось ехидное выражение.
Чарли пробормотал что-то насчет того, что шутка переходит границы, но его слова были заглушены громовым рычанием, раздавшимся изнутри конюшни.
Все отошли на приличное расстояние, кроме Октавия Гастера, который остался стоять на пороге дверей с выражением скучающего любопытства на бледном лице.
– А эти красные точки в темноте, должно быть, его глаза?
– спросил он.