Роковые обстоятельства
Шрифт:
Макар Александрович не успел договорить — за дверью послышались звуки борьбы, затем она приоткрылась, и из прихожей в кабинет наполовину протиснулся какой-то взволнованный юноша в студенческой тужурке, удерживаемый городовым.
— Что такое? — удивился Гурский, элегантно изгибая одну из своих роскошных бровей.
— Позвольте с вами переговорить! — запыхавшись, выпалил молодой человек, умоляюще глядя на следователя. Длинные русые волосы его были взлохмачены, а печальные темно-синие глаза помутились от слез.
— Отпусти его! — первым приказал частный пристав, после чего юноша наконец-то проник в кабинет целиком и первым делом поправил скособочившуюся в процессе борьбы тужурку. — Что это вы себе позволяете, господин студент?
— Извините, господа, но… Это вы ведете дело о самоубийстве Надежды Павловны Симоновой, ведь так? — и он вопросительно уставился на Гурского.
— Допустим, — кивнул Макар Александрович. — А у вас есть что сообщить?
— Да, есть… То есть, думаю, что да…
— Что же именно?
Юноша судорожно сглотнул, словно собираясь с духом, но не успел ничего сказать, как в разговор снова вступил Привалов.
— Позвольте узнать — кто вы такой? — сурово оглядывая худощавую фигуру посетителя с головы до ног, поинтересовался частный пристав.
— Денис Васильевич Винокуров, студент второго курса Медико-хирургической академии, — поспешно представился тот. — Я… я был хорошо знаком с Надеждой… Надеждой Павловной… И… и очень любил ее!
— А она отвечала вам взаимностью? — заинтересовался Гурский.
— Надеюсь, да… Впрочем, мы не были столь близки, чтобы говорить на подобные темы… То есть я хотел сказать…
— Короче, вы надеялись на ней жениться?
— Да, конечно… То есть потом… когда закончу курс университета и поступлю на службу… Однако какое это имеет значение?
— Говорите ваше дело, — не отвечая на вопрос, сухо предложил Макар Александрович. — Но прежде соблаговолите сесть.
— Я бы предпочел стоя, — дернулся юноша, — мне так удобнее.
— Как угодно. Так что у вас?
— Я уверен, что Надежда Павловна была доведена до самоубийства своим собственным отцом! — одним духом выпалил студент.
— И у вас есть тому доказательства?
— Нет.
— А на основании каких фактов вы измыслили подобное обвинение?
— Не могу этого сказать, — внезапно покраснел студент, — однако за день до этой ужасной трагедии…
— О какой трагедии изволите говорить?
— О ее самоубийстве, разумеется, — удивился Винокуров, словно бы и не было никакого взрыва на Екатерининском канале. — Так вот, Надежда Павловна усиленно искала со мной встречи… К сожалению, я был болен, — тут он покраснел сильнее прежнего и упавшим голосом добавил: — А потому не смог с ней увидеться. Но одно я знаю точно — в ее семействе творилось что-то странное и ей нужна была моя помощь!
Макар Александрович переглянулся с частным приставом и лишь потом задал следующий вопрос:
— Мадемуазель Симонова очень любила своего брата?
— Сомневаюсь, — решительно отвечал студент. — По-моему, в этом семействе никто никого не любил.
— То есть на нее не слишком тяжело подействовало известие о его смерти?
— Этого я не могу вам сказать.
Гурский нетерпеливо прищелкнул пальцами.
— Итак, у вас нет никаких улик, однако вы обвиняете отца в доведении до самоубийства собственной дочери. Чего же вы добиваетесь своим легкомысленным заявлением, милостивый государь? Чтобы я взял вас под стражу?
— Не знаю… Меня? Как, под стражу?
— А вот так, господин студент! — окончательно разозлился Макар Александрович. — Неужели вы не знаете, что облыжное обвинение карается по закону?
Винокуров стушевался и приобрел столь потерянный вид, что Гурский небрежно махнул рукой.
— Ладно уж, идите домой, а в другой раз трижды подумайте, прежде чем делать заявления, порочащие почтенных членов общества.
Студент уже пятился к двери, когда Макар Александрович вдруг что-то вспомнил, выдвинул ящик стола и повелительно щелкнул пальцами.
— Погодите-ка, любезный. Будьте добры подойти и взглянуть на данный предмет. — И он выложил драгоценную брошь, которую извозчик, не на шутку перепуганный самоубийством молодой барышни, сразу же передал полиции. — Вам знакомо это украшение?
— Нет, никогда прежде не видел, — отвечал Винокуров, так и не посмевший взять драгоценность в руки, а потому разглядывая ее издалека.
— Вы уверены? — настаивал Гурский. — Возможно, вы могли видеть эту брошь не на самой мадемуазель Симоновой, а на ее матери или старшей сестре…
— Я недостаточно хорошо разбираюсь в женских украшениях, однако у меня неплохая зрительная память, — с некоторой обидой в голосе заявил студент, — а такую красивую вещь трудно на запомнить!
— Это верно, — нехотя признал следователь, — что ж, ступайте.
— Ну и что вы на это скажете, Макар Александрович? — полюбопытствовал истомившийся долгим молчанием пристав, стоило студенту робко прикрыть за собой дверь.
— Мне кажется, Егор Алексеевич, что теперь вся эта трагедия представляется далеко не столь очевидной… — задумчиво выпятив нижнюю губу, отвечал Гурский.
За месяц до трагедии
Глава 3
СЧАСТЛИВОЕ СЕМЕЙСТВО
В один из последних дней января в доме чиновника Министерства финансов, титулярного советника Павла Константиновича Симонова царило веселое оживление — домочадцы собирались на званый ужин. Дочери наперебой теребили француженку-гувернантку, советуясь с ней по поводу своих нарядов, а сам Павел Константинович, одетый в парадный фрак, прохаживался по будуару супруги — Ангелины Николаевны — довольно красивой, хотя и располневшей женщины, рассказывая ей о своем недавнем знакомстве с одним из богатейших петербургских банкиров — Михаиле Иннокентьевиче Дворжецком.