Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме (сборник)
Шрифт:
Стон и мучение…
Пленных мужчин гнали связанных, а женщин только под усиленным конвоем. Больного крестьянина, который не мог больше идти, убили на месте. Других «угощали» ремнями с узлами для боли …
Настя, в запыленном белом свадебном платье, в разорванной туфельке, шла на аркане за черными татарскими мажами (телегами), бежала за дикими лошадьми на ремне, теряя сознание под хохот ордынцев… Пот соленый заливал ей глаза, алая кровь стекала каплями с ее ножек на твердые корни, на степную сон-траву.
Раскаленный
— Денгис! Денгис! — вдруг послышались крики.
— Море! Море, — прошептали исхудавшие уста пленных. Перед глазами Насти простиралась широкая гладь воды в красном зареве зарождающегося дня. Увидела белую от пены волну морского прилива и услышала его громкий, ритмичный шум. Все остановились. Оживились, вздохнули так, будто бы здесь закончились их мучения…
Медленно вошла в воду, смочила лицо. Хотела попить, но не смогла.
— Соленая?! — удивилась девушка и вдруг улыбнулась. Увидел это старший из татар, засмеялся, чмокнул: «Ай, красивый Хюррем! Смеющийся Хюррем!»
Бесконечным и загадочным было Черное море. Как судьба.
Страшная Каффа, столица работорговли, утопала в сумерках. В большой комнате, где горели свечи, почтенная женщина учила молодых девушек ласкам. Учила на деревянных фигурах. Кто раздевал своего чурбана, кто уже сидел на его коленях, кто нежно и горячо целовал.
Это была школа невольниц. Настенька и здесь не унывала — вместо того, чтобы раздевать своего «мужчину», она накрутила на его голове тюрбан немыслимых размеров. Наставница только головой качала…
Днем сидела в школьной комнате на плетеной циновке, поджав под себя ноги. Сидела как все, но отличалась от других девушек. Жадно слушала учителя, почтенного турка Абдуллаха, вопросы ему задавала. И он, не скрывая удовольствия, что-то читал ей из священной книги Корана…
Когда переходили из школы в спальный дом, Настя увидела сквозь железную ограду, небрежно забитую досками, страшное зрелище: на улице извивался от боли нагой невольник в цепях с клеймом на лице, выстанывая только два слова на украинском языке: «О Боже!.. Господи!» Именно сейчас спускали на него больших, голодных собак…
Настя не смогла смотреть дальше. Глотнула воздуха, прислонилась спиной к ограде.
— Что же они делают? — прошептала.
— Так наказывают турки непокорных, — равнодушно сказала старая служанка-украинка, убирая во дворе, и подошла к Насте.
— Как они жестоки к нам… — вздрагивала Настя от стонов.
— Да и сами к себе, — молвила служанка. — Рассказывают, что наш султан Селим, когда занял престол, убил своих братьев и их сыновей… Приказал их задушить и наблюдал за этим злодейством собственными глазами… Что им рабы. Мы для них, как трава под ногами.
Не смогла Настя больше слышать стонов, закрыла уши руками, присев на землю…
И утром опять жадно, как губка, впитывала каждое слово уже другого учителя, высокого генуэзца, который показывал что-то на большой карте, где уже можно было заметить очертания только что открытой и завоеванной Америки… И снова Настя была неугомонная, спрашивала, спорила, вызывая улыбку и интерес европейца.
Вечером, когда все отдыхали, читала арабскую поэзию, понемногу разбирая неизвестные слова. Вдруг зазвучал церковный колокол — Настя бросила книгу, погрузилась в воспоминания, шептала молитву «Отче наш…»
И снова жадно училась, и уважаемый Абдуллах с удовольствием давал ей книги, вел с ней личные беседы, дивясь пытливому уму чужачки.
День сменял ночь, весна сменяла осень.
…Утром сквозь щель смотрела — не могла оторваться — на христианскую церковь, которая стояла напротив школы. Символом ее была разорванная цепь, прибитая над входом в церковь. К Насте прижалась новая рабыня, тоже украинка:
— Почему они так едут? Что это за церковь странная?
В этот момент из церковных ворот выезжали на ослах два монаха, обращенные лицами к ослиным хвостам.
— Это церковь Тринитариев, занимающихся выкупом христиан-невольников… А сидят так, потому что не считают себя достойными ездить, как ездил на осле Господь наш… Может, и мой Степан насобирал денег и выкупит меня…
Позже приехал в школу древний как мир, сгорбленный как сухое дерево паша. Девушки стояли вряд, а он их внимательно осматривал. Под строгим взглядом хозяина школы Ибрагима девушки бросали на купца горячие, огненные взгляды, выпячивали грудь… И из всех он выделил Настю. Она была красивая, как утренний цветок. Но не стала Настя завлекать его. Уехал паша недовольный.
Наказание не заставило себя долго ждать — угостили девушку как следует канчуками, обернув перед этим шелковыми покрывалами, чтобы следов на белом теле не осталось. Плакала Настя, всхлипывала.
— Не пойду к этому скелету! Я учиться хочу! Господи! Где же ты, Степан… Забери меня!
Неизвестно, чем бы закончились эти побои, очень уж рассердился Ибрагим, сорвал шелка с Насти, сам взял кнут, но прибежал учитель Абдуллах, спас свою лучшую ученицу. И крикнул:
— Умер султан наш Селим!
Вдруг стало слышно, как голосила уже вся Каффа.
— На престол вступает молодой Сулейман!
Упали молиться, и вместо траура — рвение какое-то:
— Аллаху Акбар! Пусть сто живет султан Сулейман! Он будет лучший из всех султанов!
Учитель Абдуллах стоял рядом с Настей, едва заметно улыбнулся ей. Девушка, несмотря на боль, не смогла сдержать любопытство. Спросила шепотом:
— Почему он самый лучший будет?
Абдуллах тихо ответил с твердой уверенностью:
— Он десятый по счету султан! Таково предсказание, о Хюррем…