Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме (сборник)
Шрифт:
Даже султан не может сломать эти обычаи!
И Настя невинно сказала:
— Я могу поехать переодетая мальчиком, как твой отрок…
Султан промолчал, ломая корж. Отовсюду доносился благостный перезвон колоколов афонских церквей. Настя в одежде отрока молилась перед иконой Богоматери. Горели свечи. В сиянии огней видела только глаза девы Марии, глаза, пронизывали ее душу…
В лесу у монастыря Настю терпеливо ждал Сулейман со Своим людьми. Был он скромно одет, держался в тени…
Гора, на которой стоял монастырь, стремительно падала в море. Бесконечная синева пенилась бурунами, ожидая бури.
Когда Настя закончила свой неистовый разговор с Божьей Матерью и, шатаясь, пошла к выходу, ее остановил старый монах и спросил по-гречески:
— Откуда ты, сынок? Какой-то ты не такой как все…
— Из Украины… — ответила Настя.
— Ты, сынок, с нашей земли? — оживился старик. — Господи! Если бы мне там побывать… А откуда родом?
— С Рогатина.
— Знаю… Еще не уничтожили его басурмане?.. — вздохнул. — Они как саранча над Украиной нашей… Святой Афон уважают, а земли наши разоряют…
Подумав, сказала Настя:
— Почему же они имеют сильную власть на обширных землях, а мы нет?
— И мы все это имели…
— Почему же потеряли?
— Потому единства у нас не было… Каждый за себя. Не было ни уважения, ни защиты власти. Поэтому она и пала…
Шли по каменному полу, и шаги эхом отзывались в стенах.
— Смотрю я на тебя и удивляюсь, — продолжал монах. — Да, как ты, молятся обычно старые люди, которые имеют тяжкие грехи на совести, те, которые хотят перед смертью посмотреть в лицо матери Судьи нашего. А ты еще молодой… Значит, глубоко в душе твоей слово Божье. И хочу тебя благословить — береги нашу веру, передавай ее детям и внукам, а если понадобится, и муки прими ее… Ибо вера — это единственное, что осталось у нашего народа, это то, что поможет сплотить его и поддержать в борьбе с врагом, опустошающего землю нашу…
Когда Настя вышла, на улице бушевала гроза. Сулейман стоял под деревом, весь мокрый, ждал ее. Она подошла к нему:
— Не стой под одиноким деревом в грозу!
Взяла его за руку как ребенка, и они спрятались в каменном ущелье.
— Люблю тебя… — прошептал великий султан.
Настя вся дрожала в объятиях Сулеймана.
— И я… — ответила всем сердцем. Вдруг молния ударила в дерево, под которым они стояли. Оно мгновенно загорелось. Настя испуганно отшатнулась от султана:
— Это знак Божий, Сулейман… Нельзя предавать веру Христа…
Пылало дерево. В фосфорическом блеске грозы было видно, как на море черные челюсти водоворотов крутились в неистовом танце, налетали на берег, пытаясь разбить его.
Было солнечное утро, когда Ахмед — паша вошел в комнату бледной, измученной Насти. Поклонившись, сказал:
— Благословенно будь имя твое, Роксолана Хюррем! Десятый и самый великий султан Османов, Сулейман — пусть веками длится слава его, — дарит тебе свободу. Ты можешь уже завтра покинуть его палаты, столицу, государство. Тебе будет выделена охрана, и ты поедешь с почестями. Можешь взять с собой сто рабынь из своего народа, которых выберешь на Авретбазаре!
Молча стояла ошеломленная Настя. Визирь был невозмутимый, как глыба гранитная.
На следующий день Настя, собранная в дорогу, встречалась с рабынями, которым Сулейман даровал свободу. Радость женщин, одетых по-украински, была безгранична. Gели:
Руби сын осину — Будет добрый клин! Бери сиротинушку — Будет хозяюшка!..Настя не могла сдержать волнения. Затем остановилась, поклонилась женщинам, которые шли перед ней, повернулась к непроницаемо-суровому Ахмед-паше, который стоял поодаль со свитой, подошла к печальному Мустафе, который стоял тут же в лучших одеждах, и воскликнула:
— Я остаюсь. Принимаю веру вашего народа. Признаю, что нет Бога, только Бог Аллах, а пророк его Магомет!
Как гром поразили эти слова Ахмед — пашу. Побледнел он, закусил губу.
…И снова бесконечные коридоры гарема. Опять отодвигались завесы, скрипели двери, мелькали прекрасные женские лица — и в каждом ненависть, черная отрава. Когда же открыли дверь ее комнаты — бросилось на нее что-то черное и лохматое. Вскрикнула Настя — а это собака с деревянным крестиком, привязанным к спине. Успокоилась и приласкала животное. Лапки собачки были испачканы в грязи, к деревянному крестику была привязана какая-то табличка. На табличке была надпись. Всего три слова: «Калым подкидышу с Украины». Поняла смех и насмешку над собой. И снова слезы, как нити жемчуга, полились из ее глаз.
Такой ее и увидел Сулейман. Радостная улыбка сменилась тревогой:
— Что это? Откуда он? Это для нас, мусульман, нечистое создание!
— Это мой калым, Сулейман… — ответила тихо. Была хороша даже в слезах, как весна, политая дождиком. А внутренняя боль так в ней горела, как горит сквозь окна огонь внутри дома.
Молодой Падишах осмотрел деревянный крестик, табличку с надписью. И сразу понял все. Из груди вырвался крик возмущения:
— О, Хюррем! Ты получишь такой калым, которого не было ни у одной из моих жен! А те, которые придумали эту недобрую шутку — поплатятся за него. Это, наверное, Махидевран!
— Не наказывай никого, прошу тебя…
— Если страхом не уничтожу ненависти к тебе, тогда она взорвется еще страшнее…
— Не делай этого…
— Почему?
— Потому что так учил Бог Христос.
— Как именно он учил?
— Он учил: любите врагов своих. Делайте добро ненавидящим вас…
— Какой странный ваш Бог… — покачал головой Сулейман. — Но ты теперь принадлежишь Магомету…
— Прости тех, кто это сделал. Пусть это будет свадебным подарком мне, как и свобода, которую ты даровал мне и моим сестрам… Спасибо тебе, великий султан…
И стали они мыть лапки лохматому песику. Вот уже и улыбка заиграла на лице Насти, которая теперь навсегда Роксолана Хюррем… Дотронулся султан к ее руке — И жар охватил его. Осторожно, нежно поцеловал свою суженую. Роксолана закрыла глаза… Мир закружился вокруг нее.
Играла свадебная турецкая музыка, пели свадебные песни, понималась луна над Стамбулом не один раз и не два, менялись времена года — молодая жена своего Сулеймана целовала, всем телом дрожала, нежность и страсть дарила, и о родной земле, и о синем небе, и об отце, и о матери в роскоши забывала.