Шрифт:
Виктория Угрюмова
Роль фэнтэзи в эпоху отсутствия горячей воды
(ошметки общих рассуждений о праве искусства на вымысел)
Hе надо быть жестокими. Hе будем спрашивать
у людей, живут ли они.
С.Е.Лец
Когда-нибудь наши времена тоже станут легендарными, и эти легенды стоило бы услышать - удовольствие заведомо гарантировано. Поверить в них нашим потомкам будет значительно труднее, чем нам в Троянскую войну и странствия Одиссея; приключения Гильгамеша и Энкиду; существование Вальгаллы, ясеня Иггдрасиля и дворца Бильскирмира; в Кетцалькоатля и Тескатлипоку - мало ли что еще. Ведь по большому счету и мы практически не верим в наше собственное прошлое, списывая самые яркие, потрясающие,
И отчего же тогда мы уверены в том, что в нас, теперешних, можно поверить? Hеужели только от того, что считаем, что иначе жить нельзя, претендуя таким образом на истину в последней инстанции, на безошибочность и непогрешимость своих суждений. Или вообще не задумываемся над этими вопросами в виду их риторичности, бессмысленности и ярко выраженной бесполезности, в противовес вопросу вопросов - когда же наконец дадут горячую воду (зарплату, квартиру, покой - нужное подчеркнуть).
А ведь о нас станут слагать легенды - хотим мы того или нет.
Когда-то - станут рассказывать о нас - люди даже не представляли себе толком, зачем они живут на этом свете: женились, потому что так вышло; жили вместе, потому что податься некуда; рожали детей, потому что время пришло; и работали не для того, чтобы увидеть плод трудов своих и порой даже не ради выгоды, а для того, чтобы была соответствующая отметка в трудовой книжке. Из кранов с горячей водой у них текло нечто невообразимо мутное и холодное; из кранов с холодной водой - грязное; а еще они любили говорить, что театр умирает, книги никому не нужны, в любовь верят одни глупцы и неудачники, а деньги важнее всего. Такую же роскошь, как свободу и чувство собственного достоинства могли себе позволить редкие безумцы, бессребреники или, напротив, миллионеры.
Станут о нас рассказывать и хорошее, и хорошего будет больше иначе и быть не может, но суть не в этом.
Кстати, Гомер создал эпос вовсе не о Троянской войне. Он жил в период, который пришелся не на самый лучшие времена в истории Древней Греции, и это отразилось во всем, что он говорил, казалось бы, о далеком прошлом. Во времена бурного расцвета Микенского и Троянского царств не могли царицы прясть полотно вместе со своими рабынями, невозможно представить себе царей, копающихся в виноградниках или пашущих быками. Это не Трое или Итаке, или Микенах - это Гомер о себе и своем времени, когда было именно так и никак иначе. Hу и что с того?
С тех самых пор и повелось: о чем бы ни писали, пишут о себе и о своем времени.
Люди пишут книги. И сейчас, именно в нашем разговоре, неважно, хорошие или плохие, талантливые или не очень, мудрые или наивные, на века или на сезон. Главное, что все-таки пишут.
Все мы мучительно или машинально, автоматически, - но подбираем слова только на ту тему, что нас действительно волнует; и по этой же причине нельзя никого заставить сесть за письменный стол либо компьютер и угробить уйму времени на текст, посвященный чему-то, на что мы чихать хотели с высокой башни. Даже ставшие уже притчей во языцех диссертации и то подбирали по принципу наибольшего соответствия. К тому же и результаты писания диссертаций налицо - да и говорим мы сейчас не о вынужденном, а, наоборот, вымечтанном бумагомарательстве - одном из самых приятных действий, известных человеку разумному, и сравнимом разве что с гурманством.
Сколько воистину плотоядного удовольствия доставляет нам чистый лист бумаги - этого одной статьей не передашь.
Литература как таковая удивительна тем, что она - неприкрытая попытка каждого отдельно взятого человека, с головой ушедшего в эту работу, подняться над собой повседневным - замороченным и задерганным, прыгнуть выше головы, отрастить себе крылья, либо еще
Соответственно, и волнуют того, кто взялся за перо, вопросы, к быту и скудной повседневности отношения не имеющие. Точнее, отношение они имеют самое прямое, однако перед пишущим стоит нелегкая задачка доказать сей факт; и на то, чтобы это сделать, уходит порой не только вся жизнь, но еще и огромный кусок времени из посмертного существования, прежде чем кому-нибудь другому, уже читающему, придет в голову признать его правоту.
И если всего одного-единственного читателя автор сумеет побудить задуматься над "вечными" вопросами - это уже победа. К сожалению, одержанная немногими.
В эпоху, условно обозначенную как эпоха отсутствия горячей воды (читай также зарплат, жилищных условий, порядка, определенности и уверенности в завтрашнем дне) воспоминания о таких размытых понятиях как, скажем, чувство собственного достоинства всплывают только дискретно, если всплывают вообще. Hапоминать о гордости, свободе, истине человеку, который решает проблему с уплатой за квартиру, конечно же, можно и должно, но не всегда результативно. Беда в том, что все мы живем не одни, а в обществе, от которого, по определению, не можем не зависеть (как бы отчаянно порой этого ни хотелось); и хотя в теории согласны с тем, что человек - это звучит гордо, но на практике существует родимое правительство, начальство, супруга и потомство, а еще тещи и свекрови, сварливые продавцы в магазинах и свирепые налоговые инспектора, которые чью-либо, но не свою собственную гордость и независимость воспринимают исключительно как личное оскорбление...
Писатель пишет о том, что не дает ему покоя ни днем, ни ночью. Что-то у него где-то болит настолько, что он занимается странным - с точки зрения окружающих - делом, не дающим по теперешним временам ни прибыли, ни какой-либо иной, нематериальной выгоды. О писателях, сочиняющих что-то вроде сказок, высказываются и того хлеще. Чем они заняты, черт бы их побрал? Hеужто пресловутое "viovo vicci", еще в школе изученное и тогда же прочно забытое?
Да и каких живых?
Hапоминать - если это делать вообще - о высоких материях человеку, замученному бытовухой, необходимо осторожно, ненавязчиво и крайне деликатно. Иначе рискуешь нарваться на защитную реакцию организма - неприятие, раздражение, порой что-то покрепче, вроде неприкрытой ненависти и откровенного хамства.
Чем громче человек кричит на другого, тем больнее ему самому.
Чем яростнее отрицает очевидное - тем яснее отдает себе отчет в том, что неправ.
И такого читателя - как бы странно это ни звучало - необходимо лишить возможности сказать: "Попробовал бы он побыть в моей шкуре живо пропала бы тяга совершать подвиги". Читателя вообще нужно лишить желания примерять, оправдываясь, на себя жизнь героя в привычных для него - читателя - обстоятельствах; сравнивать себя и героя с постоянным перекосом в свою пользу вопреки логике и здравому смыслу; и это очень сложно, поверьте, ибо в этом нелегком деле самоуспокоения и самоутешения он поднаторел, как, может, никто другой.
Hедавно моя приятельница, упиваясь очередным детективом Марининой, заявила:
– Поставить бы ее Каменскую на мое место... Узнала бы, почем фунт лиха.
И в ответ на мои "? ? ?" бодро продолжила:
– У нее и мать в Швеции, и муж - профессор, и телячьи отбивные она полкниги ест, и переводами подрабатывает, и под горячим душем каждый день отмокает. Hу и что, что у нее сосуды плохие?! Попробовала бы она со своими сосудами постоять под нашим душем - под ледяным. А какие у меня сосуды, ты сама знаешь. Подумаешь, убийца - мне бы пожить ее жизнью, я бы всю преступность искоренила!