Роман-царевич
Шрифт:
— Скажите! — восхищенно протянул Звягинцев. — Просто чудо, что такое. Но как вам разрешили? И посещается эта школа?
— Отчего же ей не посещаться. Она ведь не весь год сплошь функционирует. Кроме того, слушатели — те же мужики, выгодно арендующие у меня землю. Арендная плата идет на школу, на жалованье священнику и дьякону. Приятель мой работает «идейно». Имеет свои средства. Что же касается разрешения…
— Ну, да у вас, конечно, есть свои ходы в Петербурге… — подмигнул Звягинцев.
Но
— Наша программа очень скромна, да и это считается просто частным «чтением». Местный священник на прекрасном счету…
— Ах, сколько бы можно сделать, если б не ускромнения, да неразрешения! — мечтательно потянулся Звягинцев. — Но и за то вам спасибо. Не любят у нас нынче малых дел.
— Однако, — прибавил он, помолчав, — это вы мне дали сведения формальные. А дух каков у вас там? Уклон?
Роман Иванович рассмеялся.
— Дух самый хороший.
— Нет, позвольте, — пристал Звягинцев. — Что значит «хороший»? Это весьма двусмысленно.
Алексей Алексеевич вмешался.
— Ну, вы от него тут ничего не добьетесь. Кто их разберет. С одной стороны — приятель мой Роман Иванович, в коем подозреваю дух мятежный, с другой — «священник на прекрасном счету»… Вот и пойми, что у них такое затеяно.
— Какой же тип, однако, этот священник? — настаивал Звягинцев. — Ведь не союзник же все-таки? И какие он лекции у вас читает? Неужели лекции?
— Право, не умею вам ничего сказать, — холодно проговорил Сменцев. — Мне не случалось присутствовать. Батюшка и занят, и не очень здоров, часто его заменяет дьякон, того же прихода. У нас это условлено.
Звягинцев задумчиво повторил, дымя сигарой:
— Да, дьякон… Дьякон… Так. Иногда попадаются дьяконы, особенно из молодых, гораздо образованнее местных старых священников… Да. А кто у вас там епархиальный?
— Преосвященный Феодосий. Он мне знаком лично.
— Лично? Ах, вы у него бывали?
— Нет.
— Нет? Так, верно, по академии. Или…
Тут деликатный Звягинцев оглянулся. На террасе никого не было. Только Хованский, лениво прислушивающийся к разговору. Катерина Павловна увела куда-то Габриэль, должно быть, устраивать; Литта, которую Звягинцев только что видел, исчезла неслышно.
— Вы, я думаю, со всеми нашими заметными иерархами сталкиваетесь у этой… у сиятельной бабушки Юлитты Николаевны? Прелюбопытный салон. Я и рад бы в рай — очень этим миром интересуюсь, — да грехи не пускают! — докончил он с комическим вздохом.
Хованский пожал плечами.
— Вот нашел! Скука и ханжество, я думаю. Непостижимая старуха. Я ожидал, что она в теософию ударится, ну туда-сюда. Так нет, за православие схватилась. У нее и епископы, и архиепископы, и монахи, и прорицатели… Федька Растекай, говорят,
— Федька? Растекай? — заволновался Звягинцев. — Правда, Роман Иванович?
— Да. Я его там видел раза два. А ты напрасно, Алексей, удивляешься, что графиня не пошла в теософию. Ей там нечего делать, а не делать не в ее характере. И ханжества в ней капли нет. Разве когда нужно, — показное. Вот зять ее, старик Двоекуров, тот не прочь поханжить… Да графиня над ним власть забрала полную.
— Уди-вительно! — начал было что-то Звягинцев, но в эту минуту на террасу вошли Габриэль и Литта. Габриэль была уже в каком-то беленьком платочке на рыжих волосах.
— Мы идем на озеро, где поют, где гармоника, — восхищенно объявила она. — Юлитта Николаевна согласилась.
Хованский взглянул на них с удивлением.
— Да что вы! Ведь там пьяным-пьяно. Безумие. Теперь шагу вам одним за усадьбу выйти нельзя.
— Я с удовольствием пойду тоже, — сказал Звягинцев. — Охотно буду защищать барышень от дикарей… ежели таковые встретятся…
— С непривычки испугаетесь, — заметил Хованский. Но Звягинцеву загорелось идти.
— Роман Иванович, да пойдемте тоже с нами. Хозяин мне барышень не доверяет.
— Пожалуй, пойдемте, — сказал Сменцев. — Мало удовольствия получите. Далеко, и дорога пыльная. А дикари… как вы называете, — что их наблюдениями тревожить, они веселятся. Пойдемте, впрочем.
И он вышел за фуражкой.
Глава седьмая
МУЖИЧИЙ БАЛ
Дорога, точно, пыльная. В дождь тут грязь по щиколотку. Народ попадался редко. Только за полуразваленным черным мостом, ближе к деревне, подвывающие тоны гармоники стали явственнее.
— Ах, что это они играют? Что поют? Это они в деревне, значит? Может, хороводы водят? — волновалась легкомысленная Габриэль.
— Хороводов нет. Советую вам успокоиться, — оборвал ее Сменцев, впрочем, не резко.
Встретилась пожилая баба с девчонкой. Спешливо месила пыль босыми ногами, сапоги, громадные, тащила в руках. Подоткнула подол «хорошего» платья.
— Ты с праздника, Авдотья? — спросил ее Роман Иванович, когда она ему низко, «в особину», поклонилась. — С гостинцами?
Баба тотчас же радостно рассыпалась подробными, малопонятными для всех, кроме Сменцева, рассказами, торопливо стала развертывать смятый платок.
— Пирожка несу. Пирожка не отведаете ли? Пирог-то хороший, с ягодами.
Звягинцев и барышни не знали, как будет тактичнее: отказаться или взять у бабы кусок белой, толстой непропеченной булки, из которой, в разломе, торчали две бледные изюмины.