Роман Ким
Шрифт:
Еще хуже оказалось положение тысяч российских корейцев, которых японцы считали «недочеловеками». Для оказания вооруженного отпора японцам началось формирование корейских отрядов сопротивления, помощь которым оказывали формально державшие нейтралитет богатые корейские купцы и промышленники. В мае 1918 года бывшие корейские подпольщики во главе с П. С. Цоем объявили о признании в Приморье единственной властью Временного правительства Сибири, с которым у японцев было налажено сотрудничество, но вскоре ситуация внезапно переменилась. В феврале 1919 года в Сеуле умер муж убитой королевы — ван Коджон, судя по всему, на протяжении двух десятилетий являвшийся идейным и финансовым вдохновителем антияпонских выступлений. Умер внезапно, что дало повод заподозрить насильственную смерть и обвинить в этом японцев (скорее всего, это не соответствовало действительности, но думать так в тот момент было очень удобно).
Первого марта в Сеуле с чтения Декларации независимости двадцатимиллионного народа начался мятеж против колониального правления японцев, быстро распространившийся на всю страну и за ее пределы. Нападения на японцев продолжались около двух месяцев и стоили корейцам 24 тысяч убитых и раненых и еще 53 тысяч арестованных, и это послужило еще одним поводом для озлобления народа. Распространялись рассказы о жестокости японских военных: «…в г. Сувоне 15 марта 1919 г. японцы “…узнав о том, что в окрестностях города убит один японский солдат, собрали жителей в церковь (якобы для проповеди), а затем, облив здание керосином, подожгли его и стали расстреливать людей, выбегающих из горящего здания. Убийства и поджоги продолжались в течение трех дней, в результате чего было убито еще несколько десятков жителей и сгорело более 400 домов”» [96] .
96
Бабичев И. Участие китайских и корейских трудящихся в Гражданской войне на Дальнем Востоке. Ташкент, 1959. С. 58.
Мятеж затронул и Владивосток. Очевидец тех событий, большевик А. Н. Яременко, писал: «Корейская слободка во Владивостоке разукрашена национальными и красными флагами — сегодня у корейцев праздник-демонстрация независимости Кореи. Происходят митинги. Корейская манифестация движется от корейской слободки по городу. На автомобилях мчатся по городу, разбрасывают “Декларацию независимости” Кореи. Корейские дети и молодежь преобладают в демонстрации. Это “Красный праздник просыпающейся Кореи”. Русский пролетариат примыкает к манифестации. Всем консулам специальная корейская делегация вручает “Декларацию независимости Кореи”, напечатанную на английском, русском, китайском и корейском языках. Японская жандармерия присматривается, шмыгает по корейским фанзам, срывает “Декларацию”. Передают, что китайский консул любезно принял корейскую делегацию… Японскому консулу бросили пачку деклараций в окно. Единодушие корейцев проявилось с большой силой…» [97] Представители корейских организаций в Приморье приняли решение отмечать 1 марта — день объявления в Сеуле Декларации независимости как праздничный — правда, без уточнения, как, собственно, его праздновать. Именно в эти дни, в марте 1919 года, когда японскому консулу Кикути Дзиро корейцы бросали в окна пачки деклараций, а в лесах вооружались партизанские отряды, воодушевленные не только национальной ненавистью, но и большевистскими агитаторами, Роман Ким заканчивал гимназию и готовился начать самостоятельную жизнь.
97
Там же.
До поступления в Восточный институт оставалось еще полгода, и сначала вчерашний, но вполне себе взрослый (19 лет!) гимназист попал в армию. Указом Верховного правителя Сибири А. В. Колчака от 8 марта с 27 марта была объявлена мобилизация молодых людей до 1901 года рождения [98] . Ким получил аттестат о восьмилетнем образовании в апреле и сразу был призван в колчаковскую армию.
Став солдатом, Роман не занял место в окопе на сопке, сжимая в руках «трехлинейку» или винтовку Арисака. Он остался во Владивостоке, где немедленно нашли применение его знанию японского языка, но и этот эпизод биографии Романа Николаевича содержит массу загадок. Мало того что Ким из года в год писал в анкетах, что вернулся из Японии в 1917 году, он сознательно и дальше запутывал историю, как в известной нам анкете 1935 года: «В Белой армии не служил. В 1919 г. во Владивостоке омским правительством была объявлена мобилизация учащихся старших классов гимназии и университета. Я был в университете, куда при поступлении сдал документы, что я сын Николая Кима (русского подданного, иначе меня не приняли бы)… По мобилизации студентов-восточников назначен чиновником военного времени в штаб округа… Я обратился в японское генконсульство, которое подтвердило, что я приемный сын Сугиура и являюсь японцем, таким образом, мне удалось уклониться от мобилизации и числиться слушателем университета» [99] .
98
Симонов Д. Г. Мобилизации сибирской интеллигенции в Белую армию в 1918–1919 годах. URL:поход. рф/2011/09/мобилизации-сибирской-интеллигенции
99
См. Приложение 6.
Но, во-первых, согласно документам, хранящимся в архиве Дальневосточного университета, в марте Роман Ким не «был в университете». Во-вторых, в прошении к председателю совета профессоров Восточного института указаны три документа, прикладываемых к прошению, но среди них нет ни одного, касающегося гражданства Николая Кима. Зато упоминается некое «разрешение от начальника военной службы» на слушание лекций, в деле отсутствующее, неизвестно кем и когда из него изъятое. В-третьих, Роману не удалось уклониться от мобилизации, даже если он и получил в японском генконсульстве справку о своем японском гражданстве, так как в то время он не был студентом.
В середине июня 1919 года P. Н. Ким — «писарь штаба Владивостокской крепости, окончивший в Японии 6 классов начальной школы и 3 класса средней…», сотрудник «Моей газеты» и информационного агентства «Feta», проживавший на 1-й Морской ул., д. 5, кв. 1, был рекомендован на должность переводчика Военно-статистического отдела штаба Приамурского военного округа [100] .
Почему Ким так настойчиво называл себя студентом в то время, когда он таковым не являлся, непонятно. Можно предположить, что ему очень не хотелось, чтобы в чекистских документах оказалась зафиксирована его служба в колчаковской разведке в 1919 году. Дальше в автобиографии Роман старается еще больше сгладить военный привкус той мобилизации: «Во главе отдела стоял полковник Цепушелов (кореевед), в отделе работали в качестве официальных экспертов-консультантов проф. Спальвин и ряд других японистов, китаистов, монголоведов. Ряд востоковедов, состоящих в этом отделе, теперь члены ВКП(б). Немного спустя отдел был расформирован… и я был отправлен в качестве чиновника военного времени в отделение культурно-просветительское и печати». Так значительно лучше: студента-восточника призвали в армию, сначала поставили под ружье, потом отправили в какой-то статистический отдел, где сидели такие же книжные черви, как он сам, а потом и вовсе — «бросили на культпросвет». Неосторожно названный разведывательным военно-статистический отдел Ким всячески пытался отделить от разведки Колчака уже на допросах: «…отдел разведывательной деятельностью не занимался. Военно-статистический отдел в основном занимался просмотром японской и китайской прессы, монографий по политике, экономике, статистике и т. д. Ни военных, ни секретных материалов военно-статистический отдел не пропускал. Они направлялись в оперативный отдел, где в большинстве случаев сидели офицеры, окончившие в свое время Восточный институт» [101] .
100
РГВА. Ф. 39507. Оп. 1. Д. 52. Л. 311–312.
101
АСД. T. 1. Л. 92–93.
О том, что полковник Александр Ильич Цепушелов не только востоковед, но и профессиональный разведчик, Ким либо не знал, либо умолчал сознательно. Почему-то еще Роман назвал бывшего шефа корееведом, хотя тот был коллегой — японистом и китаеведом, окончил тот же Восточный институт всего лишь в 1911 году, служил в разведке, неоднократно бывал в служебных командировках в Японии.
Вообще Роман Николаевич редко в документах называл какие-то фамилии, о которых его не спрашивали [102] . Профессор Спальвин — одно из немногих исключений. Четыре года спустя именно он вместе с другим корифеем востоковедения профессором Н. В. Кюнером рекомендовал молодого выпускника института Кима на должность научного сотрудника кафедры экономики стран Восточной Азии [103] . Латыш по происхождению, Евгений Генрихович Спальвин специалистом был превосходным, но человеком сложным, придирчивым, с характером язвительным и желчным. Профессор довольно много времени провел в Японии и обзавелся интересными связями. В своей книге воспоминаний (изданной, увы, только на японском языке) Спальвин рассказал о знакомстве с замечательным переводчиком русской литературы Футабатэй Симэй, которого до сих пор, хотя и бездоказательно, многие специалисты считают агентом японской разведки, а также с генералом и будущим премьер-министром, тоже разведчиком, якобы ставшим автором скандально известного «меморандума» — Танака Гиити, адмиралом Като Хирохару, шефом японской военной разведки полковником Исомэ (Идзомэ) Рокуро, журналистом Отакэ Хирокити… При этом на протяжении многих лет профессор Спальвин был надеждой и опорой русской контрразведки на Дальнем Востоке. Еще с 1902 года, когда он был рядовым чиновником отдела внутренней иностранной цензуры, Евгений Генрихович занимался дешифровкой перехваченных у японских разведчиков донесений и переводом этих документов на русский язык. В 1909 году написал фундаментальное пособие для военных переводчиков «Японская армия» [104] . Чему учил Евгений Спальвин Романа Кима, говорившего на японском языке как на родном?
102
В военно-статистическом отделении с Кимом служили полковник Н. Спешнев, подполковник Ассанович, полковники Глебов и А. Ф. Лашкевич, капитаны Шмидт, Муравьев и А. М. Лехмусар, Е. В. Грегори, К. Харнский, штабс-капитаны Серый-Сирык, Борисов, А. Рустанович, Пичахчи, Варокин, Ильяшенко, Осадчий, переводчики Скажутин, Боголепов, поручик Цепушелов, прапорщик А. И. Галич, Сян Шен Дун. РГВА. Ф. 39507. Оп. 1. Д. 52. С. 312.
103
Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов — жертв политического террора в советский период (1917–1991). URL: http://memory.pvost.org/pages/kim_rn.html
104
Первый профессиональный японовед России: опыт латвийско-российско-японского исследования жизни и деятельности Е. Г. Спальвина / Сост. А. С. Дыбовский. Владивосток: Изд-во Дальневосточного ун-та, 2007. С. 82, 128.
Впрочем, и помимо японского языка, в университете было чему поучиться. В Восточном институте было четыре отделения и семь кафедр. Курс длился четыре года, но в первый год все слушатели изучали только китайский, английский, французский языки, получали начальные знания по географии Китая, Кореи и Японии, знакомились с десятком предметов от истории до гражданского и торгового права, счетоводства и товароведения. Затем на китайско-японском отделении начинали преподавать японский язык, политическое устройство и торгово-промышленную деятельность современной Японии. Упор делался на практическое применение изучаемых предметов. Даже богословие преподавалось так, чтобы ознакомить слушателей с особенностями религий сопредельных стран и деятельностью Русской православной церкви за рубежом. Осваивались не только основные языки, но и диалекты стран-соседей, правила частной и дипломатической переписки, коммерческого, гражданского, уголовного делопроизводств и прочего бюрократического общения на изучаемых языках. Занятия делились на два больших блока: утром — с профессором или лектором; после обеда — с лектором. К этому надо добавить занятия в библиотеке, подготовку докладов и разного рода сообщений, а также проведение самостоятельных исследований студентами. Стоит ли говорить, что объем знаний, которые необходимо было усвоить на высоком уровне, требовал дополнительной самостоятельной подготовки — бесконечной зубрежки, на которую оставалась только ночь [105] .
105
Там же. С. 134–146.
Семнадцатого апреля 1920 года Восточный институт и несколько частных факультетов были преобразованы в Государственный дальневосточный университет. Содержание и формы обучения студентов-восточников от этого принципиально не изменились, но китайское и японское отделения стали самостоятельными, независимыми друг от друга. Студентам было предложено получать специальность по категориям: историко-филологическая, общественно-правовая или общественно-экономическая. В случае с нашим героем ситуация осложнялась тем, что он в некоторые периоды одновременно учился на трех факультетах — восточном, юридическом и историко-филологическом. Ему пришлось выбирать, и в конце концов Роман Ким решил стать японоведом. 12 октября 1921 года он ушел с историко-филологического факультета. Нет свидетельств и об окончании курса факультета юридического, как, впрочем, не сохранились и документы о его отчислении, если таковое имело место быть.
Что же касается военной службы, то едва Роман поступил на первый курс, как во Владивостоке началось восстание чехословацкого корпуса Гайды, после которого, как писал сам Ким, он «дезертировал из штаба». В 1937 году он на допросе рассказал о тех же событиях по-другому: он еще до мятежа составил специальный план по поводу того, как покинуть военную службу. Дело в том, что «к осени 1919 года в стенах нашего университета шли упорные слухи, что намечается реорганизация Штаба и подведомственных ему отделов и возможной переброске нас в г. Омск. Были разговоры о том, что Колчаку, ведшему дела с японцами, необходимо иметь под рукой аппарат экспертов-референтов по японским делам. Это известие сильно взволновало меня. Как сильного япониста, меня могли направить в первую очередь, а я мечтал окончить Восточный институт и стать профессором-японистом» [106] .
106
АСД. T. 1. Л. 94.