Роман лорда Байрона
Шрифт:
«Позволь мне встать, — сказал этот противник, его брат. — Предстоит совершить печальный обряд. Я помогу тебе, если ты примешь мою помощь. Потом я изложу свою историю. Тебе она может сослужить службу, а если нет — расправься со мной по окончании рассказа, как то было определено Шахразаде, хотя моя история — совсем не сказка».
Али в отчаянии выпрямился — и отбросил меч на песок. Да, это правда — он вовсе не желал смерти незнакомца. Безумец перед ним или одержимый злым духом, говорит он правду или нет — Али не заботило — ничто на свете его не трогало, кроме мысли о недвижном теле, лежавшем на камнях; руки и ноги Иман были бессильно раскинуты; угасшее лицо застыло и побледнело. Али почувствовал, как из него самого уходит жизненная сила, колени его подкосились — и он упал рядом с сестрою, положив голову на коченеющую грудь. Узел, туго-натуго стянувший его дух, — узел, завязанный его отцом в начале жизненного пути, казалось, теперь вот-вот его
«Взгляни, — проговорил его враг или друг, — видишь вон там, на Берегу, сухой валежник и остов брошенного судна — колючий Терн — давай сложим все это для погребального Костра. Разве это не обычай твоих сородичей?» Али ничего не ответил, однако поднялся с земли. «Идем, — продолжал тот, — пока еще светло, а молва не достигла людских жилищ. Острый меч тебе пригодится — сруби вон тот терновник, возложим его на костер!»
Али проделал все это — по-прежнему не проронив ни слова. Оба работали до конца дня, пока не соорудили для Иман ложе; Али завернул ее в длинный мужской плащ с капюшоном, который она носила, именуясь мужчиной, — а затем и в свой собственный, плотнее укутав лицо и руки, поскольку не в силах был смотреть на то, как их будет пожирать огонь. Вокруг одра они раскидали обломки Плавника, в изобилии выброшенные на берег, и ветки терновника, срубленные Али. Они трудились бок о бок, нагромоздив высокое ложе — с тем, чтобы пламя занялось быстро и костер скоро прогорел. Далее спутник Али извлек из своего вьюка трутницу и с помощью сучьев и морских водорослей разжег огонь, который Али не позволил ему поднести к погребальному костру, — этот долг исполнил он сам, с протяжным стоном — лишь так он был способен отдать дань скорби — да, сердце его было разбито, хотя сам он об этом и не знал: ведь он сохранил жизнь, зрение, свободу — но, вопреки утверждениям Поэтов, наши Горести не разрывают сердца на клочки, и те продолжают биться, даже разбитые и без надежды на исцеление.
С вечера до полуночи оба простояли на песке, иногда опускаясь на колени. Высокое пламя завидели в ближней деревушке, и несколько смельчаков подобрались ночью посмотреть, в чем дело, — увидев подле костра две фигуры, они удалились в благоговейном страхе, спасаясь от Лукавого жестами-оберегами. Костер пришлось возвести повторно, пока огненная геенна в его сердцевине не исполнила должное — и там остался один только Пепел: в нем слабо мерцали красноватые угольки, переливаясь жаром, который, казалось, таил в себе жизнь, но ее там не было. Когда ночь подошла к концу, костер почернел, зачах и угас, оба плакальщика — священнослужителя — участника похорон (как бы ни называть тех, кто отдал покойной последний долг и свершил все необходимое) покинули останки и приблизились к морю, над которым предстояло взойти Солнцу (если предстояло), и разделили между собой хлеб с вином.
«Расскажи мне, — заговорил Али, — все, о чем должен поведать, как обещал. Думаю, лучшего способа провести день не будет. А потом мы с тобой расстанемся — надеюсь, навсегда».
«Согласен», — ответил его спутник и приступил к повести, которая будет изложена в следующей Главе.
Примечания к двенадцатой главе
Теперь я не знаю, суждено ли мне дожить хотя бы до того, чтобы закончить эти заметки. Не в силах оглянуться на прошлое Весь этот месяц почти ничего не делала, только лежала на спине, а если и это не помогало, бродила по дому — скиталась по залам и лестницам в поисках уж невесть какого облегчения. Мой старый друг Опиум не столь предан мне, как прежде, но, боюсь, я слишком многого от него требую. Еще так много предстоит сделать закрыв глаз а, вижу буквы и цифры — так после долгого вечера за картами мерещатся одни только карты двойки-тройки-шестерки картинки без толку и смысла хочется к морю спать примусь снова завтра утром
1. Альпы:После смерти отца не прошло и двух лет, как меня повезли за границу постоянные компаньонки моей матери — три дамы, которых я с наслаждением именовала Фуриями — за их непомерное внимание и неусыпную слежку, а также усердие, с каким они докладывали матери о малейших проявлениях наследственной слабости или распущенности. Мне тогда было одиннадцать лет. Сначала мы отправились в Швейцарию — к озеру, которое мой отец всегда называл на старинный лад Леманом: на его берегах он жил после развода, хотя тогда я этого не знала — не знала ничего, разве что он жил и умер. Сейчас я оглядываюсь и вижу, как собирала в те дни гербарий и коллекцию камней, — с детства мне нравилось узнавать новое, изучать, как устроен мир и его составные части; понимаю, что ходила почти по тем же тропам, что и отец; время как будто сжимается, и я оказываюсь там, где когда-то был он, и мы все-таки вместе.
Совсем неподалеку от того места, где жили мы с Фуриями, стоит Вилла, где лорд Б. встречался с четой Шелли после отъезда из Англии. Возможно, я даже видела ее, бродя по окрестностям, однако ни о чем не подозревала. Под этим кровом, если полагаться на утверждение миссис Шелли в ее Предисловии к роману «Франкенштейн, или Современный Прометей», каждый из трех друзей приступил к прозаической повести. Байрон, как принято считать, свою не закончил. Не знаю, лежит ли она передо мной. Возможно, в Будущем — если эта повесть станет его достоянием (а я сделаю для этого все возможное) — найдутся новые доказательства того, что повесть та самая — начатая им и потом спрятанная. Спрятано было многое, однако сокрытое не уничтожается, тогда как доступное, случается, пропадает.
2. Владычество паши:Али-паша, подразумеваемый здесь, был убит турецким агентом в 1822 году. Байрон обходит это событие молчанием, заставляя предположить, что глава была написана еще прежде того.
3. Амазонки:Легендарные амазонки, по мнению большинства историков, обитали в Скифии. Грек Эвгемер известен своим учением, согласно которому сказания о богах и божественных существах возникли просто-напросто из непомерно преувеличенных преданий о подвигах героических воинов-предводителей в давние времена. Не знаю, основано ли описание албанских обычаев на фактах или же является плодом фантазии; в путешествии по Албании (недолгом, вопреки позднейшим его утверждениям) Байрона сопровождал нынешний лорд Бротон, который до сих пор не ответил на мою просьбу сообщить относящиеся к этому путешествию подробности.
4. веселье сделалось безудержным:«Танцуйте же в безудержном веселье» («Паломничество Чайльд-Гарольда»).
5. дети Адама:Та же тема развернута в драме лорда Б. «Каин», где любимая жена Каина приходится ему также и сестрой. Сестру Али было бы точнее назвать единоутробной, единственная же сестра лорда Б., миссис Августа Ли, была ему единокровной. Сестре-жене в «Каине» он дал имя Ада. Августа Ада Ада Августа ада ад
6. отцветшее, изнуренное сердце:«Отцветшее не разорвется сердце» — «Лара».
7. погребальный костер:Не перестаю поражаться: хотя, согласно всем свидетельствам, которые мне удалось собрать, эти страницы написаны лордом Байроном до того, как он поселился в Пизе и Ливорно — и, следовательно, до гибели Шелли во время морской бури, — здесь изображен погребальный костер на побережье, пожирающий тело дорогого человека и проч. — все настолько сходно с тем, чему только предстояло произойти, что при чтении этого отрывка по мне пробежала дрожь, как при встрече с чем-то сверхъестественным. Вот что лорд Б. написал мистеру Муру о том дне в Леричи, когда тела Шелли и его друга Уильямса были преданы огню: «Вы не можете себе представить необычайное впечатление, производимое погребальным костром на пустынном берегу, на фоне гор и моря, и странный вид, который произвело пламя от соли и ладана». И однако, представление об этом у Байрона сложилось заранее, причем точное. Говорят, будто Шелли заметили, когда он шел лесом возле своего дома в Ливорно, но когда друзья его окликнули, он не обернулся и скрылся из виду; в тот самый день он утонул. Что же такое Время? Течет ли оно только в одном направлении? Или же это стремительный поток, который уносит с собой одни предметы быстрее, а другие — медленнее: листья, сучья и гальки могут меняться местами, обгонять друг друга, сталкиваться и сцепляться, увлекаемые между тем дальше и дальше? Иногда я думаю, что между рождением и смертью мы проживаем множество жизней — и только одну (или две) воспринимаем осознанно; прочие протекают параллельно, незримо — или же текут вспять, пока та единственная, которой мы заняты, движется вперед. Выразить это словами нельзя: можно ощутить только в сновидениях или под действием неких возбудителей — впасть в состояние, когда два явления все же могут одновременно занимать одно и то же место.
Глава тринадцатая,
в которой Повесть рассказана, однако не окончена
«Какое имя выбрали для меня отец с матерью, я не знаю, — начал свой рассказ собеседник Али. — Отец не даровал мне никакого, я не был крещён. Появился я на свет из чрева матери до срока, не вполне к этому готовый, "медвежонок, что матерью своею не облизан и не воспринял образа ее". Отец полагал — вернее, надеялся, — что я не доживу и до первого вечера своей жизни. Он почитал лучшим, чтобы меня вовсе не кормили — и я мирно покинул бы свет наиболее милосерднымспособом; он был уверен в том, что распоряжение будет исполнено. Матери, однако, при тайном содействии служанок, удалось меня спрятать — и кое-как, с трудом, но я выжил. Безымянный — недозрелый — отринутый — украдкой вскормленный — жалкая личинка не от мира сего: вот таким я в него вступил.