Роман о Лондоне
Шрифт:
Во всем теле ее — в ногах, груди, плечах не было ничего лишнего, как будто эта женщина питается не пищей, а своими грезами. И что всего удивительней — ничто в ее облике не намекало на бурные страсти и уж тем более на распущенность, хотя Репнин сейчас доподлинно знал, что эта потерявшая всякий стыд женщина жаждет заменить зятю свою умершую дочь. В то время как на красивом лице жены Репнина оставили свою печать тоска, неудачи да и усталость, по лицу этой женщины нельзя было узнать ее возраст, увидеть следы пролитых слез и вообще прожитой жизни. Она была из тех женщин, о любовниках которых никому ничего не известно. У нее был чистый, будто мраморный лоб. Такую женщину не мог бы осудить ни один судья на свете.
Вызывали изумление ее лицо и тело, как у греческих танцовщиц,
Это смятение в мыслях, пока он тайком разглядывал генеральшу, не понравилось Репнину. (Он не чуждался карт, но играть в бридж не хотел, игра такого рода его не привлекала.) Мысленно он воображал эту женщину Надей, с ее зелеными, голубеющими в минуту нежности глазами, и такое превращение было ему неприятно. И тем не менее дикая идея: что эти глаза, это тело могли бы принадлежать Наде — поразила его. Разве само их существование, их любовь, то, что кто-то чей-то муж, любовник — только игра случая? Нет, нет, она не древняя богиня, которая превращает вернувшихся с войны мужчин в кабанов. Нет, она не Цирцея. Она — вакханка, одна из тех, каких они с Надей видели в Афинах, в музее.
Картины, скульптуры, музеи, которые встречались Репнину с Надей на их пути, имена знакомых в разных странах Европы, и тех, что остались в далеком прошлом, являли собой и впрямь какие-то загадки случая, исполненные глубокого смысла. Великий князь в Париже — Репнин снова об этом вспомнил — превратился в Надиных письмах в лопнувший воздушный шар Монгольфье. Царь — просто «monsieur Nicolas». Одна красивая, милая и рано умершая знакомая в их письмах получила имя одной из царских дочерей. И чтобы не обижать мертвых — для любой молоденькой русской девушки всегда одно и то же имя — Татьяна. Если бы какая-нибудь из знакомых была так чудно сложена, как эта англичанка, она, в письмах Репнина, называлась бы по имени очаровательной балерины: Корен. Переписываясь, Надя и Репнин нарочно путали названия соборов, музеев, скульптур и картин, и поэтому порой подобная снобистская игра русских супругов создавала настоящие ребусы, так — одной своей парижской знакомой, вскружившей голову бедному, скромному, молодому русскому эмигранту, они дали имя Ирина, хотя ее звали Дуня.
Особенно поразила сейчас Репнина страшная мысль о том, что фигура, красота, лицо, глаза женщины — предопределяют ее судьбу, любовь, брак. Разве эта не зависящая от нас случайность — не страшное безумие? Излом бровей генеральши Барсутовой делал ее похожей на узбечку (с которой англичанка не имела и не могла иметь никаких связей). Должно быть, это случайность? Примета характера, воли женщины, оказавшейся во власти любви — недозволенной, трагической, скорбной?
В какой-то момент Надя перехватила взгляд мужа, направленный на генеральшу. Она улыбнулась и опустила глаза.
Побледнела.
Сидя в стороне и рассматривая иллюстрированные журналы и французские газеты, Репнин ощущал — Наде не по себе в компании за столом. Его уже раздражало, что тот сопляк, имя которого он не запомнил, то и дело наклоняется к ней и что-то шепчет на ухо. Поведение красавца казалось странным. В тот день здесь никто себя не вел подобным образом. Репнин же еще в Лондоне дал слово жене быть учтивым и держать себя в руках, что бы ни случилось в этом доме. Он было погорячился, защищая кроликов, но все кончилось хорошо. Надя всего этого и не слышала. Хозяйка дома леди Парк не отпускала ее от себя и без конца весело о чем-то щебетала.
Леди Парк не оставила Надю и тогда, когда общество из холла, согласно вывешенному в библиотеке распорядку, отправилось на ужин, снова проходя через библиотеку, откуда был выход в туалетные комнаты. Репнин заметил, что хозяин и тот молодой человек о чем-то часто переговариваются. Потихоньку. Юноша стоял перед стариком навытяжку, как унтер-офицер перед полковником. Он изменил свое поведение. Учтиво, даже подчеркнуто учтиво, отставлял стулья, когда Надя проходила
Перед ужином Репнину удалось на несколько минут подняться к жене, в ее комнату. Надя одевалась к ужину. Глаза ее потускнели, хотя следов слез видно не было. Она привезла с собой свое единственное новое платье. После настойчивых расспросов Репнина призналась, что имела с этим сопляком маленькую, но неприятную сцену, собственно, сущий пустяк. Он еще слишком молодой человек, несерьезный, скорее просто навязчивый, чем наглый. Парк его здорово осадил из-за нескромных шуточек, которые тот позволил себе в женском обществе. Она просила мужа не вмешиваться. Если ей потребуется защита, она ничего от него не скроет. Позовет его. Она не ребенок. А сейчас это бы ее обидело. Смешно.
Репнин молчал. Потом спросил, бледный, что это были за глупые шуточки, которые этот английский Адонис рассказывал женщинам?
Надя, странно улыбаясь, сказала: какие-то глупые рассказы Сорокина о своей жене, которая боится забеременеть.
Парк выгнал юношу из холла и резко сказал ему, что обо всем вынужден будет поставить в известность Сорокина.
На следующий день Парк устроил для своих гостей прогулку на моторной яхте и пикник на воде возле отеля на берегу Темзы, под названием «Отличный рыболов» — «Compleat Angler». Поскольку у Нади не было амазонки, Парк отменил верховую прогулку по Ричмондскому лесу и заменил ее рыбной ловлей. Правда, сказал он, это и близко не напоминает устраиваемую им для приезжих гостей ловлю форели в его родной Шотландии, но зато будет весело. В Шотландии рыболовы молчат и не берут с собой людей, не понимающих толка в форели. Рыбная ловля здесь, в Малоу, может доставить развлечение только иностранцам.
На прогулку были приглашены не все гости. А генеральша Барсутова и граф Андрей вернулись домой.
Леди Парк и ее супруг всецело посвятили себя Наде. Госпожа Петерс, господин Банс и молодой человек, имя которого Репнин не расслышал, держались в стороне. А перед прогулкой с хозяевами и гостями распрощались и супруги Крыловы. Им нужно еще навестить Беляева, который лежит у Крылова в больнице с огромным фурункулом на шее.
В этой малочисленной компании Репнин почувствовал себя не лучше, а даже хуже, чем прежде, хотя — такова уж человеческая натура — ему несколько польстило поведение Парка. Он не сомневался, что Парк намеренно удалил некоторых на время пикника. Когда они оказались одни, наверху, где Парк заводил мотор, Репнину неизвестно почему взбрело в голову рассказать Парку о том, как, встретив его в Корнуолле, он в первое мгновение подумал, будто видит перед собой отличившегося в войне адмирала по имени Vyan. Этот адмирал поразил и его и Надю тем, что некогда ворвался вместе со своей уже немолодой супругой в охваченный огнем хлев и спас из пламени коров. Рискуя жизнью, потому что балки строения уже полыхали. На Надю, да, признаться, и на него самого, это произвело огромное впечатление.
Репнина передернуло, когда шотландец в ответ сухо заметил, что он не Vyan, а Парк и никем иным в жизни быть не желает. Он последний мужчина в своем роду. А что до коров — смешно спасать их из огня. Впрочем, так же смешно иметь уже немолодую, состарившуюся жену.
После этого Репнин умолк и поглядывал на Парка с иронией, а компания внизу, в небольшой каюте веселилась. Очень бросалось в глаза, что леди Парк, которая была значительно моложе Нади, смотрела только на нее, заботилась только о ней и даже гадала, взяв ее за руку. Это не укрылось от Парка, и он тоже вел себя с Надей очень предупредительно. Она, сказал, напоминает ему дочь, которую он потерял во время первой мировой войны. А потом прибавил, что более чувствует себя дома в России, которую хорошо знает, или даже на Багамских островах, чем в Лондоне, хотя и признает, что среди англичан встречаются хорошие люди. Они помогли шотландцам выиграть вторую мировую войну. Он покраснел, заметив, что Репнин, наконец, почуял жало, скрытое в этой шутке.