Роман о Лондоне

Црнянский Милош

Лично она вполне понимает свою приятельницу. Du cote de madame Barsutov, — прибавила она с английским акцентом.

Репнин еще раз попытался встать.

Ей уже сорок четыре. А Покровскому всего только тридцать. (Вечные сравнения между мужчиной и женщиной. Но цифры неумолимая вещь, подумал Репнин.) Генерал Барсутов умер. И надежда еще раз приоткрылась несчастной женщине, а ведь эти надежды так рано закрываются для нас. Ее дочь, что называется, уступила ей свое место. В этом нет ничего ужасного, но, конечно, много печального. Никто не виноват в том, что случилось после смерти Верушки. Такова воля Божья.

— Вы вполне в этом уверены? — насмешливо спросил

Репнин.

— От вас, князь, я жду одного, что по приезде в Лондон вы не станете распространяться обо всем случившемся.

— Можете не сомневаться.

Вместе с Покровским в дом генеральши вошла весна. Ее судьба переменилась. Она влюбилась в Покровского с первого взгляда, но он принадлежал ее дочери. Она вновь почувствовала себя молодой, в ней возродилась жажда жизни. Смерть вернула ей человека, которого она безумно любила. Мы все должны ее поддержать. Если в Лондон просочатся слухи об этом несчастном эпизоде, общество их отвергнет. Лондон великий лицемер, а русские такие безумцы.

Репнин с досадой повторил: она может на него положиться. Попытка Покровского уйти из жизни совершенно оправдана. После всего, что случилось в Париже, они должны были умереть. Надо было оставить их в покое и дать исчезнуть в море.

Покушение на самоубийство, о, нет, она в это не верит! Беа не сошла с ума! Она англичанка. Вы понимаете, что значит эта любовь для несчастной женщины? В ее годы? Воскресение к новой жизни! О, это как нынешняя весна, когда все так бурно вдруг зазеленело и расцвело! Согласитесь, Покровский такой интересный, такой очаровательный. Теперь он с ней. Весна пробуждает природу, а вместе с ней и человека. Беа лишь недавно чуточку ей приоткрылась. И вся покраснела. Дивная женщина. Хотя во всем этом есть какая-то глубокая печаль. Сначала она от него скрывалась, оставила дом. Но потом вернулась. И это естественно. Никто не может избежать своей судьбы. Сейчас они спрятались в Сантайвзе. А через несколько дней объявятся в Лондоне. И будут гостить у нее.

«Ну что ж, он возвращается поездом», — проговорил Репнин.

Госпожа Петерс покинула свое кресло и в нервном возбуждении заметалась по комнате.

Тяготясь чересчур затянувшейся сценой, вызывавшей в нем насмешливую улыбку, Репнин недоумевал: чем вызвана такая буря эмоций после благополучного конца? Разумеется, она жалеет свою приятельницу. Но чтобы все это принимать так близко к сердцу?!

Госпожа Петерс на секунду остановилась перед Репниным.

Она оставила сигарету и прислонилась к двери в театральной позе, загораживая ее от Репнина, порывавшегося уйти. С балкона слышался щебет ласточек, как будто они влетели в комнату. Ах, она совсем не спит, все думает о своей приятельнице. Ей так за нее страшно. Будь она на месте Беа, она бы поступила точно так же. Ни за что не уступила бы другой женщине Покровского после смерти дочери. Мужчинам этого не понять. А для женщины это последний шанс. Судьба дала ей возможность пережить еще одну весну, о чем она больше не могла и мечтать. Такое счастье редко выпадает в жизни. Покровский такой милый, хотя и чуточку женственный. Такой благородный и несчастный человек. Какие у него необыкновенные глаза, какие красивые руки!

Госпожа Петерс рассмеялась. От ее слащавой сентиментальности отдавало фальшью.

Репнин спросил с иронической усмешкой:

— Но разве только отношения с генеральшей могли быть поводом для самоубийства? Думаете, у Покровского не было для этого других причин? Например, ностальгия по родине, тоска по России, которую удвоила личная трагедия. Русским свойственны подобные чувства. На меня, например, Покровский произвел впечатление человека, гораздо глубже переживающего судьбы России, чем свои личные драмы. По крайней мере так можно было понять из разговоров с

ним.

О, это кажется ей невероятным. В Лондоне у них дела, в Париже дом. Вряд ли они помышляют о России. Кстати, Беа однажды посетила Россию по частному приглашению. Вот уж никогда бы не подумала, что бывшая его родина может послужить для них мотивом для самоубийства. У генеральши здесь глубокие корни. Для нее сейчас самое страшное потерять Покровского. Он для нее единственный свет в окошке, но, как у каждого русского, под самой изысканной внешностью и у него скрывается азиатский нрав.

Репнин стал прощаться, словно бы задетый ее словами. Может быть, все же ее опасения за приятельницу чересчур преувеличены, стоит ли так переживать?

Она приблизилась к нему с таинственным видом и зашептала: ах, у нее так тяжело на душе, ее терзает какое-то неясное предчувствие. Ведь и у нее есть дочь. Ей просто страшно. Не ждет ли ее та же судьба, которая выпала на долю ее приятельницы?

СОРОКИН ЗА СТЕНОЙ

После визита к госпоже Петерс, проживавшей чуть ли не в его постели, за стеной, пропускавшей все звуки, Репнин едва мог дождаться окончания летнего отпуска в Корнуолле. Величественная природа не повлияла на поведение обитателей отеля. Женщины, объятые непостижимым вожделением, точно по чьему-то наущению добивались лишь близости с мужчинами, навязываясь и ему. Единственным светлым воспоминанием об этом отдыхе останется у него шлюпка добровольного общества спасателей, готовых по первому требованию выйти в океан на помощь судну, терпящему бедствие в штормовую погоду.

Огромная шлюпка покоилась на рельсах на песке, дожидаясь приказа выйти в открытое море, и была островком покоя и уединения на этом берегу. Не слишком современная, она не была оснащена ни радио, ни моторами, ни надувными непотопляемыми ребрами, все надежды возлагались лишь на одно: находчивость ее команды. На добровольцев, по собственному необъяснимому почину готовых идти на риск ради спасения других.

Здесь корнем всего было одно стремление — в тяжелую минуту прийти на помощь ближнему.

С газетных полос в эти дни не сходили скандальные сообщения. Итальянцы ищут в Англии работу. Шахтеры не желают их принимать. Эти черноглазые красавцы соблазняют шахтерских дочерей и жен, но им уже и так вскружили головы разные пришельцы, индусы, негры, прибывавшие из Европы, Азии и Африки на поиски заработков и места под солнцем, но, кроме как у женщин, нигде не имевших успеха, такая информация просто переполняла газеты. Эротика проникла и в прессу.

В последние дни своего пребывания в Корнуолле Репнин едва переносил близкое соседство с миссис Петерс с ее пугающим, обожженным, белым лицом при ее удивительной фигуре. Казалось, в последние дни он чаще сталкивался с ней в прихожей, и она откровенно смеялась, видя его смущение.

В жизни своей не приходилось ему существовать в таких условиях.

Он словно запутался в сетях, раскинутых женскими руками не без помощи госпожи Фои. И угодил на роль одного из трех актеров беспрерывно разыгрывавшейся пантомимы. Кто первым пойдет в ванную в семь часов утра? Он. Когда смогут пойти они? Через какую дверь лучше войти? Чья очередь теперь? Необходимо было быть все время начеку, чтобы не сбиться. Полуголый, он иной раз вынужден был проскальзывать мимо них, также полуголых. Они извинялись, хихикая. Репнин слышал разговоры матери и дочери через стену, слышал их смех. Хоть они и говорили, понизив голос, однако при желании можно было разобрать все от слова до слова, как будто они говорят через прореху в стене. Над его кроватью иной раз вился дымок от сигарет миссис Петерс, и ему оставалось только недоумевать, откуда он берется. Казалось, и под потолком вился этот сигаретный дым.