Роман О Придурках
Шрифт:
ИНСТИНКТ
Разведчики в силу своей профессии, вынуждены уподобливаться кискам и собакам. Не в смысле, что где хотят, там и… А в смысле, что спят урывками, постоянно просыпаются и прислушиваются: не пришел ли курьер, не принес ли задержанную за полгода зарплату, запасные батарейки для плеера или новый пароль.
Среди ночи Юльку разбудил телефонный звонок.
— Алло, — не разлепляя глаз, прошептала она в трубку.
— Чё алло? Не слышишь, дура, это в дверь тебе звонят! — ритмично, как стихотворение, процитировали на том конце провода.
Продрав теперь уже лишенные сна глаза, она подошла к двери.
— Кто там? — спросила сердито.
— Ты
Она поняла все.
Обложили.
Скоро брать придут.
Телефон уже их, телеграф наверняка взят. Вокзал, аэропорт и входная дверь квартиры заблокированы. Интересно, а канализация тоже занята? Может, еще успеет смыться, если бачок полный?
Попыталась — голова прошла, а остальное, которое шире, не лезет. Да, перекрыли все пути отхода.
Не включая света и даже газа под чайником, — все равно угощать некого, да и печенья вчера последний килограмм перед сном съела, — спряталась на кровать и притворилась мышкой.
В разведшколе ей говорили, что в минуты крайней опасности можно за короткие секунды увидеть всю свою жизнь как бы со стороны, оценить и даже что-то суметь исправить. Она попробовала и правда! получилось.
В одно мгновение перед глазами диафильмом на ускоренной перемотке промелькнули картинки прожженной беспощадным южным солнцем несчастной родины. Ее топчут сапогами и босыми лапами все, кому не лень болтаться без дела по горным развалам, где и посмотреть-то не на что, и пожевать-то некого.
Бедный кишлак приютился у подножия покрытых вечными снегами гор. Низкие хибарки из глины, соломы и навоза не выстроились улицами и переулками, а, подчиняясь воле случая, как зерна пшеницы, брошенные рукой дехканина в теплую землю — где густо, где пусто, образовали маленький мирок первобытнообщинного, но такого родного строя. Здесь Юлька, тогда еще Гюльшат, и еще бесконечно много других детей непонятно для чего родились, и даже, как ни старалась природа исправить собственную ошибку и поскорее прибрать их назад, некоторые сумели все-таки вырасти.
Больше всего в детстве им нравилось ковырять худеньким пальчиком стены тех лачуг, при постройке которых навоза не жалели, от души намешивали, — глина получалась намного сытнее и вкуснее.
Часто в видениях являлась ей старая сакля в центре аула. В любом другом ауле других стран и народов на центральной площади памятник какому-нибудь мужику ставят, когда пешему, когда на лошади, когда рядом с ослом. У них в кишлаке главный памятник — эта сакля. Высохшая от солнца и ветра, побелевшая от времени, она никогда не одевалась ни шершавой корой, ни веселой листвой. В праздник возрождения ее крючковатые ветви украшали цветными ленточками: — подвязывали и загадывали заранее несбыточные желания. Во все остальные дни она служила мостом по переходу из этой, плохой жизни, в ту, хорошую.
Любой каждый, кому есть было больше нечего, попросить не у кого, а своровать уже негде, мог спокойно и совершенно бесплатно стать плодом на огромном дереве. Повисит немного, поскучает: люди походят мимо, посмотрят, прикинут — а надобен ли в хозяйстве лишний работник, а за столом лишний рот? Хоть справа налево, хоть слева направо, выходит что сгодится. Тогда веревку обрежут, а недавний плод с дерева покормят. А который, бывает, никому не нужен, такой подольше повисит. Но все равно потом и его снимут, и ему веревку обрежут, и его в землю закопают. Нечего зря на дереве болтаться, нечего зря чужое место занимать. Дерево одно на всю округу, и очередь к нему никогда не иссякнет.
Знала Гюльшат, какая судьба ей уготована была. Лет в тринадцать, если раньше не умрет, повесили бы и ее на отдельную, на невестину ветвь дерева. Возьмет кто в жены, позарится на дохлятину да бесприданницу — нарожает
Благодаря счастливой случайности, впрочем, если вы не верите в счастливые случайности, то я вас вынужден разочаровать. Придется вам изменить собственным принципам и в одну просто взять и, не веря, поверить. Так вот, хотите верьте, не хотите, тем более верьте, если бы не эта самая случайность, Гюльшат бы не смогла перешагнуть через тринадцатилетний возраст, и не попала бы тогда в поле нашего зрения, а, следовательно, и героиней романа она бы не стала. А стала бы другая, в которую вы, которые не верите, все равно бы не поверили. Это как Фрося Бурлакова из кино про 'Приходите завтра' лотерейные дела критиковала: 'Ни за что не выиграть. Мы купили один билет и не выиграли'. Мол, раз мы не выиграли, и никто не выигрывает. Мол, раз мы не верим в счастливые случайности, их и не бывает. Ни в кино, ни в книгах. А уж в жизни так вообще неоткуда взяться.
Но вернемся к Гульшат. В их прожженной солнцем пустыне взрослеют рано и на войну, равно как и в КГБ, ну это я сразу перевел их органы на наши, чтобы понятно было, — правильного названия у их органов все равно нет, каждый отряд пуштунов, талибов или душманов на свой лад их кличет, попадают с сопливого детства.
Так вот, в тринадцать лет призвали девочку от невестиной ветви к израненному телу геройского папаньки. Прижал он ее к сочащейся острыми пулями и целиком неразорвавшимися гранатами груди, и наказал. Не ремнем, не палкой. Наказал, в смысле, что наказ дал, последнее, так сказать, желание, которое все равно никто не выполняет, только делает вид, что слушает как приказ.
— Я, — говорит, — всю свою жизнь убогую по горам скакал, как горный козел, у которого в одно место шило вставлено. Воевал со всеми, кто на пути попадался, а на хрена воевал, до сих пор не знаю. Потому как неграмотный я, марксизьму-ленинизьму с анахренизьмами не обучен. Политически, значит, и со всех остальных сторон стерилизованный. Хочу я, — говорит, — доченька, передать тебе все свое богатство. На вот, возьми. Эта палка не просто палка, — это ружье твоего пра-пра- и еще раз прадедушки. Береги его. Оно уже лет сто как не стреляет, патронов к нему нет, кремень братья-душманы в зажигалку сперли, а курок я вместо крючка дома приспособил, хотел мамку твою повесить, да пожалел крючок, вдруг сломается. Но воевать и с этим ружьем можно. Надо только во время выстрела громко крикнуть: 'Ба-бах' и камень кидать. Лучше мимо, а то попадешь ненароком, разозлишь хорошего человека, догонит, чего-нибудь надерет.
А еще вот пистолет тебе, я его сам в горах нашел. У всех спрашивал: и у наших, и у чужих, — никто не сознался, что его штука. Пользуйся им, но если хозяина найдешь, отдай ему и скажи, что мы его не обижали, гвозди им не забивали, орехи не кололи. Жил он всегда в тепле — у меня за пазухой, не скучал, я ему всю свою жизнь рассказал, и про вас он знает.
А еще, — папанька перешел на еле различимый шепот, видать какая-то одна из неразорвавшихся гранат близко к сердцу подошла и взрываться приготовилась, — плюнь ты на всех своих родственников, доченька. Если о них думать будешь, зачахнешь тут, как сакля наша. Притворись, что ты, как и отец твой, от безысходности наипоследний идиотский патриот, карабкайся вверх, выучись на кого-нибудь и мотай подальше от этих гор. Мне больше радости будет знать там, на небесах, что хоть один мной понапрасну заделанный ребенок ест нормальную человеческую пищу три раза на дню, одевается в красивые одежды, моется иногда горячей водой и спит не на холодных камнях, укрывшись звездным небом, а в удобной кровати, под пуховым одеялом, на чьей-то заботливой руке. Даешь слово послушаться меня?