Роман с фамилией
Шрифт:
Однажды я поделился своими размышлениями с Агазоном.
Он выслушал меня с вниманием и вдруг заявил:
– Поздравляю тебя, юноша, ты становишься настоящим мужчиной…
– С чего ты так решил? – нахмурился я, предполагая в его словах некую скрытую насмешку.
Но Агазон был серьёзен.
– Полюбить детей врага – это признак силы, – проскрипел он. – А ещё это знак того, что ты стал на шаг ближе к истинной свободе…
Заметив моё недоумение, добавил:
– Только любовь к ближним делает людей по-настоящему свободными. Она – высшая благо! Помнишь, как сказал Аристотель:
– Как же я могу дать свободу другим, если сам не свободен? – усомнился я.
Агафон только загадочно покачал головой.
6
Моя жизнь в Риме несколько лет протекала вполне размеренно и, надо сказать, без особых перемен. Занятия с учениками чередовались с чтением древних манускриптов в библиотеке Поллиона и долгими разговорами со стариком Агазоном…
И так – изо дня в день, из месяца в месяц.
И только важные общественные события, подросшие ученики да моя седина свидетельствовали, как много воды утекло в Тибре.
…В начале августа 725 года от основания Рима в Италию из Египта вернулся победоносный Октавиан.
Его флот пришвартовался в Брундизии. Не торопясь, Октавиан двинулся в столицу, сопровождаемый на протяжении всего пути огромной свитой, ликованием сограждан, торжественными встречами, пирами и славословием.
Обгоняя его кортеж, в Рим прилетела весть, что в Египте полностью разгромлены войска Марка Антония и Клеопатры. Главный соперник Октавиана и его царственная супруга покончили с собой, дабы избежать позорного плена. При этом слухи многократно преувеличивали трофеи, захваченные Октавианом, и в очередной раз превозносили его полководческие заслуги и его неописуемую щедрость.
После полутора десятилетий непрерывных войн, сопровождавшихся обнищанием бедных и разорением знати, сладость долгожданного мира заставляла людей забывать и прощать многое: недавние безжалостные проскрипции, жестокость и бескомпромиссность Октавиана по отношению к сторонникам Марка Антония и непомерные, удушающие налоги… Ликование по поводу победы и обретенного трудной ценой мира проникло во все слои римского общества, подчинило себе все умонастроения. Земледельцы были счастливы отмене изнурительных поборов и захваченным в походе рабам. Городские торговцы и плебс радовались вернувшемуся на прилавки изобилию товаров, хлебу и зрелищам. Матери, жёны, сёстры и девушки на выданье приветствовали возвращение домой обогатившихся в походе легионеров. А таверны, лупанарии, цирки и театры получили мощный приток посетителей и резко возросшие доходы…
Даже вчерашние политические противники Октавиана рукоплескали ему, на все голоса славя неизменные римские идеалы: virtus, pietas, fides – дисциплину, благочестие и верность долгу.
К тому же Октавиан-победитель проявил неслыханную доселе щедрость. Всем ветеранам не только своей армии, но и побеждённой армии Марка Антония он раздал земли в южных провинциях и в самой Италии. Каждому легионеру выплатили по тысяче сестерциев на обустройство хозяйства. Солдаты и командиры, не являющиеся римлянами по рождению, получили помимо всего право римского гражданства и все вытекающие отсюда привилегии, права и свободы.
Эта щедрость не осталась безответной, и градус общественных восторгов ещё более возрос.
Правда, не обошлось и без конфузов. В библиотеке Полилона из уст в уста передавали анекдот, произошедший ещё в Брундизии.
Один из ремесленников поднёс Октавиану ворона, который произносил: «Ave Caesar victor imperator!» – «Да здравствует Цезарь, победоносный император!» Октавиан щедро наградил ремесленника. Но наутро следующего дня сосед донёс на награждённого, что у него есть и другой ворон, обученный также славить императора Антония. Октавиан не стал наказывать ремесленника, а лишь предложил ему поделиться с соседом деньгами, полученными в награду. И это только добавило восторгов.
Довелось познакомиться с Октавианом и мне. Это случилось в середине августа, незадолго до его триумфа.
Ливия настояла на том, чтобы дети не пошли на каникулы вплоть до октябрьских ид, а продолжали свои занятия.
– Долгий отдых расслабляет тело и ум. Детям Цезаря непозволительна праздность, их ждут великие дела на благо Рима, – вынесла она суровый вердикт, оставив свободными от уроков только дни празднования Сатурналий, Квинкватрий и чествования богини Минервы – покровительницы школ и искусств.
Надо сказать, что первоначально Ливия, проверяя мои способности, довольно часто присутствовала на уроках. Но убедившись, что дети слушают меня с вниманием, в выполнении упражнений проявляют прилежание, а я, в свою очередь, требователен к ним, посещать класс перестала. Впрочем, исподволь я продолжал ощущать её негласный и неусыпный контроль. Но и без него ко всем занятиям готовился старательно. Как выяснилось, не напрасно.
Октавиан появился на уроке незадолго до полудня. Он вошёл в класс в сопровождении Ливии, Мецената, Агриппы и ещё нескольких неизвестных мне приближённых. Столь неожиданный визит столь знатных посетителей, не скрою, привёл меня в замешательство и на мгновение лишил дара речи.
Так близко своего господина я видел впервые. Белоснежная тога с широкой багряной оторочкой подчёркивала юношеский румянец на гладких щеках. Светлые с рыжинкой волосы, большие миндалевидные глаза, пухлый, но очень аккуратный рот. Нос у Октавиана оказался вовсе не длинным и не изогнутым, как его изображали на серебряных денариях, отчеканенных в честь победы при Акции. Весь облик Октавиана, изящный и возвышенный, напоминал Аполлона, который и являлся его божественным покровителем.
«Царскую породу скрыть невозможно», – промелькнуло у меня.
Октавиан уселся на курульное кресло, тут же поставленное слугами сбоку от скамеек учеников. Сопровождающие его сановники встали за спиной. Все, кроме Ливии, для которой тоже принесли кресло. Когда все расположились, Октавиан с лёгкой улыбкой поднял холёную руку с тонкими пальцами и отполированными ногтями и дал знак, чтобы я продолжал занятие.
До его прихода мы упражнялись в свансории. Так называется у римлян речь высокого душевного накала, произносимая по случаю важного общественного события.