Роман с натурщиком
Шрифт:
— Прошу!
Сирил пригубила для пробы дымящийся напиток — и глаза ее блаженно устремились к небу.
— Шон, ты убедил меня! Если и дальше будешь баловать меня таким кофе, я отрекусь от чая. Вкус — исключительный!
Лицо Шона расплылось от удовольствия, и в течение минуты они оба наслаждались кофе, покоем… и близостью друг друга.
Остаток утра Сирил энергично и в свое удовольствие рисовала. Один раз попробовав пастель, она пленилась теплой чувственной гаммой, которую создавали цветные
Шон и на этот раз не спешил воспользоваться своими правами на почасовую оплату труда, но Сирил это нисколько не тревожило: после вчерашнего она скорее предвкушала момент расплаты, чем боялась его, а в том, что он настанет, она не сомневалась. Если при мысли о неизбежном поцелуе по ее телу и пробегала дрожь, то только от предвкушения.
Она почувствовала себя задетой, когда их короткий ланч не завершился ожидаемым «десертом», но работа звала, и в двенадцать тридцать они снова оказались в мастерской.
К четырем дня несделанными оказались только две иллюстрации. Она завершила их медленно, снова и снова вглядываясь в каждую деталь, упиваясь строгими, мужественными изгибами тела, которое гораздо охотнее ласкала бы наяву.
Сказав себе, что любой новый штрих, любое дополнение или изменение разрушит совершенство образа, она решительно поставила точку и объявила:
— Ша, ребята! Шоу окончено.
Шон, сидя на своем шестке на другом конце мастерской, плотоядно ухмыльнулся.
— Кто сказал, что окончено, милая? Впереди расплата грехом! — Он внушительно повел бровями.
Расплывшись в улыбке, Сирил приготовилась к выплате своего спецгонорара, но Шон с садистской неторопливостью отправился за ширму, и по шороху, доносившемуся оттуда, Сирил поняла, что он одевается.
Сирил, уязвленная, села возле рабочего столика, и когда ее мучитель появился, мстительно поинтересовалась:
— Не желаете ли сперва перекусить?
— Не то чтобы желаю, но, пожалуй, останусь здесь и на ужин, — отозвался он и рассмеялся так, что Сирил, несмотря на свое упрямство, не выдержала и тоже прыснула.
В два шага он пересек комнату, и Сирил очутилась в его железных объятиях. Их крепость возбуждающе контрастировала с мягкостью и нежностью пальцев, гладивших ее волосы, с невесомой легкостью поцелуя.
Впрочем, почти тут же язык Шона прорвался через преграду ее губ, творя разбой и бесчинства, и Сирил, насквозь пронзенная желанием, впилась ногтями ему в спину.
Почти совсем задохнувшись, Шон оторвал свой рот от губ Сирил и, тяжело дыша, пробормотал:
— Это был первый, милая…
— Боже, милый, не надо считать! Сколько ни возьмешь — все твое, лишь бы тебе или мне не задохнуться. — Сирил хрипло рассмеялась. —
— Любовь моя, ты такая сладкая, что мне не нужно больше никакой пищи! Займемся любовью, а уж потом все остальное, хорошо? — с неожиданной робостью спросил он.
Сирил вдруг окаменела, и Шон беззвучно чертыхнулся, кляня свою идиотскую торопливость. Но Сирил тут же, не отрывая лица от его рубашки, медленно кивнула, и ее тихий, но отчетливый голос произнес:
— Боже, Шон, каким бы опасным красавчиком ты ни был, я не могу тебе противиться. — Руки Сирил оплели его талию. — Да и зачем? Люби меня, слышишь, люби меня!
Поняв из ее слов лишь одно, а именно то, что она согласна, Шон подхватил ее на руки и понес по лестнице, через гостиную и холл в спальню, осыпая поцелуями ее лицо, веки, губы.
— Ты то, что я искал. Я понял это, как только увидел тебя в зале суда, слышишь, Сирил… — жарко шептал он, опуская ее на ноги в шаге от постели.
Ресницы Сирил, встрепенувшись, взмыли вверх. Чувство смутной вины кольнуло ее: она совсем забыла о судебном процессе и об изящных любовных посланиях, в автора которых она заочно уже готова была влюбиться. «Изменница! Предательница!» — обвиняюще бросила ей совесть, словно это и в самом деле было изменой — на два дня позабыть про человека, о котором она не имела ни малейшего представления.
Но тут же все мысли улетучились — Шон начал расстегивать пуговицы ее рубашки, целуя открывающуюся взору кожу. Но дойдя до кружевного лифчика, он неожиданно остановился, и в ответ на ее протестующий возглас пробормотал:
— Любовь моя, у меня слишком трясутся руки, я боюсь что-нибудь порвать. Ты не могла бы дальше раздеться сама? Сделай это для меня.
Сирил молча сняла с себя и нетерпеливо швырнула на пол рубашку и джинсы, затем на испачканную краской рабочую одежду упали сверху белоснежно-кружевные лифчик и трусики.
Шон с восторгом взирал на ее тело цвета слоновой кости, и оно под его нескромным взглядом порозовело. Прошло много лет с тех пор, как мужчина последний раз видел ее такой, и Сирил охватил невольный стыдливый трепет.
— Боже, как ты хороша… — пробормотал Шон, — как я люблю каждый сантиметр, каждую впадинку, каждую линию твоего тела!
— Шон, — почти простонала она, снова оказавшись в его объятиях, — ну почему, почему ты до сих пор одет?!
Пальцы ее судорожно сжали пряжку его ремня. Поцеловав тыльную сторону ее ладошки, Шон в два приема разделся.
Ничего подобного Сирил не видела. Ей приходилось рисовать сотни красивых мужчин, но такой безупречной и стопроцентно естественной мужественности она даже не ожидала когда-нибудь встретить.