Роман с натурщиком
Шрифт:
С помятыми, спутанными волосами и мечтательно-ошеломленным выражением лица она походила на школьницу, пережившую первое настоящее свидание в своей жизни.
В какой-то степени так оно, наверное, и было. Вот только партнер ее был не лопоухим мальчишкой, а искуснейшим соблазнителем, какого только можно себе представить, истинным профессионалом по части обольщения женщин.
Одно непонятно — почему этот профессиональный ловелас не воспользовался выгодой момента? Она — с ее-то непробиваемостью! — потеряла над собой контроль, а он в разгар чувственной лихорадки
Сирил поправила смятую прическу — свидетельство необузданности Шона в самые жаркие секунды их поцелуя. Удивительно: обладая божественной внешностью, он тем не менее умудрился остаться простым человеком, хотя очень и очень многие из красивых женщин и мужчин, которых Сирил знала, не вынесли испытания красотой. Шон, возможно, и был малообразованным плотником, но вместе с тем и самым нежным из людей, которых она встречала в своей взрослой жизни.
Она вдруг решила не зашпиливать волосы заново, а просто перевязала их лентой, так что рыжая волна могла спокойно ниспадать на плечи и грудь.
Через минуту-другую оба снова были в мастерской: Сирил просматривала утренние работы, Шон переодевался.
Немалых трудов стоило Сирил не разорвать листы в клочья: Шон попал в точку — в этих эскизах не было и намека на ее душу, на ее индивидуальность. Талантливые, но совершенно бесстрастные пальцы водили углем и мелом.
Решительно отодвинув в сторону неудавшиеся эскизы, а с ними заодно и черно-белые мелки, Сирил сказала себе: «Из любой неудачи нужно уметь извлекать уроки. Думай, Сирил, думай!»
Когда Шон снова занял место на подиуме, на столике у Сирил уже лежала коробка с цветными мелками.
Зафиксировав пропорции, она с головой ушла в работу, каждым движением руки лаская возникающую на бумаге фигуру. Впервые за все время самостоятельной работы она создавала такой эскиз — полный неотразимого огня жизни, золотистый по гамме, чувственный. На первый из рисунков ушло в два раза больше против обычного времени, но роскошь колорита и тончайшая проработка деталей стали поистине бесценным заделом для всей последующей серии. Будущий зритель и покупатель одежды был теперь просто обречен приобретать только это белье! Она стала соавтором одежды, а не равнодушным костюмером, прилаживающим образцы на живое тело как на мертвый манекен. Игра линий и растушевки, света и тени, нежно-пастельный колорит эскизов — все было призвано помочь ощутить реальное великолепие волнующе мужского тела Шона.
Она отразила на бумаге широкую посадку его превосходно разработанных плеч, акцентируя внимание на мужественной атлетичности обнаженных рук и ног. Мускулы, жилы, сухожилия — все это было объемным и дышало жизнью.
Но совершенно неотразимым эскиз делала любовно проработанная царственная голова Шона. Львиная грива, хищный разрез глаз, идеально прямой нос, чувственный рот словно выступали из листа, пугая и восхищая своей реальностью.
Закончив первый эскиз, Сирил отступила на шаг — да так и застыла с открытым ртом. Но тут же, не теряя ни
Уловив, что перед ним разыгрывается единственное в своем роде действо, Шон безропотно позировал ей всю оставшуюся часть дня, беря короткие перерывы лишь для того, чтобы переодеться и на ходу размять затекшие, онемевшие члены. О своем специфическом гонораре он даже не заикался, боясь словом или жестом отвлечь художника от творческого процесса.
Лишь поздно вечером, когда длинная тень легла на мольберт, Сирил вздрогнула, словно очнувшись, провела рукой по глазам и объявила конец сеанса.
— Шон, какой фантастический день! Мы сделали столько, что на завтра останется совершенная ерунда! — Чуть не приплясывая от радости, она повернулась к Шону, который медленно поднимался, разминая одеревеневшее тело.
Когда он выпрямился, коленки хрустнули. Болезненно сморщившись, он попробовал сделать простейшие движения, что оказалось совсем не просто.
Сирил вдруг пронзило острое чувство вины за то, что она, воспользовавшись бессловесностью начинающего натурщика, обрекла его на такие страдания.
— Тебе лучше как можно скорее поехать домой и принять горячую ванну или душ, Шон. Мне ужасно стыдно: нельзя так долго без перерывов заставлять человека сидеть в одной позе. Ты имеешь полное право жаловаться на меня в профсоюз натурщиков или в Общество защиты прав человека — хотя вряд ли там кому-либо есть дело до злоупотребления трудом натурщиков. — Она, не выдержав, ухмыльнулась, обнаружив истинную цену своему сочувствию.
Шон негромко рассмеялся — даже смеяться ему сейчас было больно.
— Пожалуй, я виноват в этом не меньше тебя. Я был зачарован зрелищем того, как ты рисуешь. Никогда не видел, чтобы человек работал пальцами с такой скоростью. Можно посмотреть, что ты сделала?
Он шагнул к рабочему столику, где лежали листы с эскизами, когда Сирил неожиданно преградила ему путь.
— Шон, не надо, прошу тебя! Еще нужно доработать кое-какие детали. Эскизы в целом еще не готовы, — солгала она.
Впрочем, у нее были веские причины не подпускать его к рисункам: сама еще не успев толком разглядеть эскизы, она видела одно — в них проявилось нечто, что никогда не проявлялось раньше. Дело заключалось не в Шоне как таковом: она боялась услышать облеченное в слова то, о чем страшилась думать, но что против ее воли выплеснулось на бумагу.
Она поспешила занять себя чем-нибудь, бросив через плечо:
— Может, спустишься вниз, Шон, и я сделаю тебе массаж спины? Представляю, как должны болеть твои мышцы, а ведь нам еще завтра работать! Мне вовсе не хочется превращать тебя в согбенного старика, охающего при каждом движении! — неловко пошутила она.
Шон кинул еще один взгляд на стопку листов и резко двинулся к ширме. Прихватив свою верхнюю одежду и обувь, он спустился вслед за Сирил по лестнице в наряде, в котором только что позировал, — в майке и бежевых плавках.