Роман с призраком
Шрифт:
В девять часов, когда мы с бабушкой снова сидели у газового обогревателя, она включила радио, чтобы послушать «Час шотландской музыки». Не успели волынки проиграть и пяти минут, как все началось снова. Мы уселись поудобнее и молча слушали музыку. Бабушка без слов подпевала «Восхитительной Грейс», и вдруг я заметила, что часы остановились.
Я уставилась на них.
Затем где-то позади, словно издалека донеслись звуки плохо настроенного пианино — снова играли «К Элизе», но на этот раз чувствовалась более опытная рука.
Я взглянула на бабушку. Она прислонила голову к спинке кресла и с полным умиротворения
Мое лицо пылало. Казалось, будто стены комнаты сдвигаются, меня обуял страх.
— Бабуля…
Она не открыла глаза.
Пианино заиграло громче. Оно было совсем рядом, звуки заполняли пространство, в то время как шотландская волынка слышалась где-то далеко.
— Бабуля…
Наконец она подняла голову.
— Что случилось, дорогая?
Как только она открыла глаза, пианино умолкло. Я взглянула на часы. Они снова затикали.
— Бабуля, я страшно устала. — Я провела руками по своему лицу. — Ничего, если я пойду спать?
— Обязательно ложись! Это я виновата, что не даю тебе спать.
Она достала трость и хотела было подняться.
— Бабуля, не вставай. Тебе не надо вставать.
— Боже упаси! Я не буду здесь сидеть и мешать тебе уснуть.
— Что…
— Твой халат и ночная рубашка уже под подушкой. Мне не хотелось, чтобы ты снова поднималась по этой холодной лестнице.
Я смущенно посмотрела на диван и заметила, что диванные подушки сняты, одеяла расстелены.
— Ты хочешь, чтобы я сегодня здесь спала?
— Конечно! Вчера тебе было так хорошо и тепло, в той спальне тебе больше нечего делать.
— Да, но…
Во мне вспыхнул неведомый дух противоречия, вдруг захотелось снова подняться наверх. Запинаясь, я пыталась все объяснить бабушке.
— Это было прошлой ночью. Мне приснился кошмар. Сегодня ничего такого не будет. Честное слово, бабуля, эта спальня…
— Пустяки, дорогая. Я виновата, ведь ты слышала мои жалобы насчет того, как дорого стоит газ, и мою болтовню об электроэнергии, а теперь тебе совестно пользоваться газовым обогревателем. Ладно, не обращай внимания на ворчание старухи. Пусть обогреватель горит все время, пока ты будешь у меня, вот и все. Спокойной ночи, дорогая.
Я беспомощно смотрела, как она, прихрамывая, выходит из комнаты и закрывает за собой дверь, затем шумно села на диван. Что все это означало? Что дернуло меня спорить с ней? В самом же деле здравый смысл подсказывал, что эта гостиная лучше всего подходит мне для спальни. И все же… какая-то тайная сила подбивала меня подняться наверх, будто вынуждая поступать вопреки собственной воле.
Я подняла голову и оглядела комнату. Довольно обычная комната, обставленная знакомой мебелью и всякой всячиной. И все же… почему я не могла успокоиться? Ведь двух дней достаточно, чтобы справиться с усталостью от длительного полета. Ну конечно же, я привыкала к новой обстановке. И все же, как это ни странно, жуткий страх перед этим домом не только не уменьшался, как я ожидала, а, наоборот, усиливался.
А это пианино… Видно, бабушка его не слышала. Как это могло получиться? Откуда доносились эти звуки? Неужели их слышала
Я резко подняла голову и посмотрела на потолок.
А что это за звук?
Не отрывая глаз от потолка, я осторожно поднялась и напрягла слух. Мне послышалось, будто плачет женщина.
— Бабуля? — прошептала я.
Вдруг я забыла о собственных тревогах и подумала, что бабушка лежит в постели и плачет. Я выбежала из комнаты в темный коридор. Второпях я не заметила, что часы снова остановились.
Глава 5
Я едва слышала рыдания, поскольку сердце сильно стучало и окутанная мраком лестница страшила меня. Жаль было бабушку, одиноко плачущую в своей комнате. Что мучило ее? Включив в коридоре свет, я осторожно подошла к двери ее комнаты и. прижавшись к ней ухом, начала прислушиваться. Из спальни бабушки не доносилось ни звука. Ничего не понимая, я отступила назад и посмотрела в коридор. В свете одинокой лампочки были видны смутные очертания ближней спальни. Она была закрыта. Похоже, плач раздавался оттуда.
Меня окружала холодная, как лед, ночь, тишину нарушал лишь плач. Эта тишина нависла, словно тяжесть, и отдавала смертью. У меня мурашки пробежали по коже. Росло желание повернуться и бежать, а я не могла сдвинуться с места, ибо в этом темном коридоре затаилась сила, которая вынудила мою руку взяться за дверную ручку.
Я тихо отворила дверь, увидела перед собой бесконечный мрак и почувствовала, что мне в лицо подул холод. Непреодолимая сила затягивала меня в спальню, в темноте я напрягла зрение и, переступая через порог, увидела странный свет, излучаемый невидимым источником. Этот свет падал на середину комнаты, где стояла кровать, и дальше растворялся в тумане, как венец, используемый в кино для создания эффекта мягкого сумрака. Стены оставались в темноте.
С раскрытым ртом я смотрела на лежавшее миниатюрное тело в белом одеянии на кровати.
Это была девочка лет двенадцати или тринадцати, она лежала ничком, ее плечи вздрагивали от рыданий. Доходившее ей до пят платье из белой хлопчатобумажной ткани украшали оборки, кружева, ленты. Узкую талию обхватил большой пояс, завязанный на спине в огромный узел, а на ногах были маленькие кожаные туфли-лодочки. Из-под платья виднелись нижние юбки с оборками и белые чулки. Обхватив лицо руками, девочка рыдала так, что казалось, у нее сердце разорвется.
Не знаю, как долго я простояла, увиденное меня отнюдь не пугало, а даже очаровало. Тревога наступила лишь тогда, когда ребенок поднял голову.
Что произойдет, когда она меня увидит? Девочка действительно повернула ко мне голову, и я вздрогнула, встретив ее взгляд, но тут же догадалась, что она меня не видит. На самом деле она смотрела сквозь меня.
Мое сердце сильно билось. В некрасивом лице этого ребенка проглядывали черты той девочки, которая на фотографии стояла с двумя братьями. Тогда ей было лет пять или шесть. Сейчас она повзрослела лет на семь. Это Гарриет Таунсенд, сестра Виктора и Джона.