Роман с простатитом
Шрифт:
Простодушная Дама под руководством Респектабельной, как обычно, выкладывает какие-то пирамидки из разноцветных капсул гербалайфа, рассуждает благостно, словно за пасьянсом: “Ученые давно интересовались вопросом, может ли забеременеть девственница. И оказалось, что может. Только родить она должна не мальчика, а девочку, которая будет ее точной копией. Когда я это услышала, я поняла, что Дарвин не прав”. Вот это и есть свобода: Дарвин думает так, а я этак… “Сходил на дискотеку, – доносится рокот Сокола.
– …Родственники президента… Хоть посмотреть, как серьезные люди бухают… Шейх… Шесть девочек, и всех он трахает… Главное – общение, а то “мани, мани” – я этого не люблю…”
Я тихонько прошу у моей скромно ликующей
– А ты, оказывается, умный, – недоверчиво обращается ко мне
Сокол. – Я сейчас прикололся картины покупать. Не помнишь, кто это нарисовал – река зеленая светится?
– Куинджи.
– Молоток, точняво. Как думаешь, на пятьсот баксов он потянет?
Чего у тебя с головой-то – простудифилис, гриппер?
Начинался откат – пересерьезничали. В темных зеркальных окнах автобуса светятся наши лампочки да виляющая телесная задница отплясывающей Респектабельной Дамы. Даже через заходящееся магнитофонное “Пригласите, пригласите” слышится гуд Сокола: “Ты уже кончила? Ну так кончай, а я пойду покурю”. Бесцветные усики изнемогают от хохота. “Не кончать вредно для здоровья!” – на миг суровеет Респектабельная Дама. Начавшая нас замечать Англичанка, подчеркнуто игнорируя обступившую вульгарность, склоняется к нам как интеллигентный человек к интеллигентным людям. Она щеголяет контрастом между своей интеллигентной сутью и широтой стилистических средств: “с ранья это мясцо в меня не полезло”,
“зачем мне такой геморрой?”, “я обкакалась” – коктейль…
“Пригласите, пригласите, пригласите”, – заходится певица, и
Виляющая Дама под общий смех надрывается, давится от хохота:
– Ха-ха-ха-ха-ХА-ХА- ХА-ХА-ХА…
– Если потребуют за перегруз, я буду так вонять…
– У меня веса еще до х…, – радостно делится прелестное юное существо.
Ноне не старый режим, когда коммуняки не пускали пьяных в самолет, таперича свобода – эх-эх, без креста. Отряд наших небритых красноглазых коллег, втиснув на колени растрепанных боевых подруг, клацается бутылками и банками, выдирается в проход, чтобы схватиться за грудки или сбацать чечетку, – стюардессы боятся и нос сунуть в салон.
Дочка с горем пополам вернулась в университет, мне начал капать грантик – с деньгами слегка наладилось примерно на год, а значит, и на вечность: страшная рана в возможное начала затягиваться пленкой сегодняшнего дня. Рецепт правильной жизни давно найден – он называется “жизнь как жизнь”.
Нежный или печальный голос ночной кукушки (чуть у меня что-то налаживается, ее немедленно начинает тревожить, что она мне больше не нужна), два-три круга в прозрачном двуспальном батискафе по Варшаве, Стамбулу, Римини…
Но стоит Верховному Хирургу прибрать в стол орудия воспитания, романтизм – наглость духа – вновь начинает поднимать павлинье перо на шляпе: меня уже слегка мутит от жвачных женщин, – изобретатель чуингама – величайший преступник христианской эры.
Но пара хамоватых барсуков, покойно оплывающих с неизменной банкой пива в руке, пока еще, к счастью, мужики как мужики. Даже высоченный, весело поглядывающий черным глазом Одинокий Волк с
Ближайшего Востока – альпийская седина, барочная улыбка из чистого золота – не будоражит моего воображения: нормальный мужик.
В безбрежном электрическом море медленно текут электрические реки, и вдоль каждой, повторяя все ее извивы, движется встречное течение рубиновых стоп-сигналов. “Э, Стамбул, в
Константинополе…” Ангар, оплетенный химградскими трубами, – аэропорт Кемаля Ататюрка – почему-то обойден его мясистым профилем, повсюду ведущим юношей и девушек то на бой, то на труд. Нормальный отель – что с того, что мебель целая и телевизор работает. Деликатная мышка, изредка прокатывающаяся по ковру, – тоже мышь как мышь, только что в красненькой фесочке размером с наперсток. В нормальной ванной расстелено нормальное махровое полотенце с вытканными босыми ступнями – нормальные ступни, разве что спелые пальцы оттопырены картофельными отростками. Пол нормальный, мраморный. Зато дно у Мраморного моря нормальное, кирпичное. Рождаются из тумана и вновь растворяются в нем безмолвные корабли-призраки. Внезапно Хаос сдергивает пелену с металлических осенних вод, и из них выгибают крутые спины острова, острова, острова… И довольно. И снова не вообразить, что это Мраморное море – та папиросная бумага, куда спускаются все эти поперечные улочки с поднырнувшими под большие скучные дома магазинчиками и лавчонками, щеголяющими русскими надписями: “склеп”, “гуртовая продажа”, “обмен аюбой валюти”,
“zолото”, “увезжаем завтра”. За русскую прислугу вовсю идут подделки из Болгарии, Сербии, Польши: “Саша-Юра-Володя, заходи!”
Волны так мотают суденышко – ну хорошо, фелюгу, фелюгу, – что шмат жареной рыбы, вложенной в распластанную булку, приходится ловить чуть не как чалку. Стамбульский хлеб – белоснежный пух в золотой корочке, хрупкой, как бабочкино крыло, рыбья плоть истекает горячим соком, – нормальный харч. А потому на мою принцессу наваливается дурнота. Перед нами взъерошенный мачтами нормальный Золотой Рог, за спиной – нормальная мечетища, за ней поднимаются в гору видавшие виды дома старого Стамбула, выставившие в окошки слуховые трубки буржуек, но так и не откликающиеся посмертному зову старого Тбилиси моей молодости: все, что ниже пояса, затоплено Пользой – мастерские, магазинчики. Уличные кулинары готовы таскать для нас из огня горячие каштаны, напоминающие печеную картошку, или замкнувшиеся раковины, чей растянувшийся в пленку владелец покоится на ложе из риса, перемешанного с какой-то пахучестью: платишь, разеваешь рот – и получаешь в него содержимое нижней раковины, умело поддетое верхней. Забытое ощущение – есть с ложки. Нормальное ощущение.
Сколько обалденной дури – нормальной дури – пошло на все эти турецкие туфли, фески, халаты, шаровары, ятаганы, на волос из бороды Магомета с нацеленной на него предусмотрительной лупой в султанском дворце, мумифицированном в музей, обследуемый нами, барсуками, над Золотым Рогом, упершимся в Босфор, – и сколько сил и мук понадобилось, чтобы шагнуть из этой отсталости в нормальное европейское захолустье, где можно сыскать немало для комфорта, кое-что для представительства и ничего для восхищения: сталинская Москва (последний султанский дворец – дворец культуры им. Орджоникидзержинского) или серый бетон, без любви, без выдумки излитый в прямоугольное лоно. И слава Аллаху: нормальная жизнь может быть только безопасной и более никакой.
Не отвечать на страстные призывы зазывал – для деликатного человека источник постоянного напряжения (она справляется с этим так хорошо, что даже неприятно). Тем более торговаться с людьми, которые ради тебя готовы последнее с себя снять: они швыряют дубленки нам под ноги, как полонянок, волокут из подвалов, спускают из-под крыш, – спастись можно только игрой – бокс, а не драка: “У вас задран ахтерштевень, подайте мне трап”. Моя маленькая бизнесменша в моем присутствии теряет остатки ума
(мне-то и терять нечего), а потому я отхожу в сторонку, чтобы потом не обнаружилось, что оспины среди дынной трещинки
“крэка” – не последний крик моды, а брак, что глянец пропитки не должен походить на подживающий ожог, что капюшон должен налезать на голову, а не просто красоваться за плечами, что элегантный шнурок не должен оставаться в руке при попытке его затянуть, что подошва меховых тапочек при сгибании не должна идти трещинами, как подошва крепостной мужички…
Для прагматичного андрона мечеть – это прежде всего “тувалет”: при входе д у лжно очиститься во всех отношениях. Вблизи минареты могучи, как водонапорные башни (мои любимчики из