Роман, сочиненный на каникулах

Диккенс Чарльз

Король поклонился еще более застенчиво.

— А вы будете снова спрашивать «почему»? — спросила фея.

Король ответил, что «нет» и что он очень раскаивается.

— Так будьте же паинькой и живите счастливо веки вечные, — сказала фея.

Тут Грандмарина махнула веером, и вошла королева в роскошном наряде, а все семнадцать маленьких принцев и принцесс вошли теперь уже не в тех платьях, из которых они выросли, а с ног до головы во всем новеньком, и все на них было сшито на рост, со складками, чтобы потом можно было выпустить из запаса. Затем фея хлопнула веером принцессу Алису, и тесный жесткий передник слетел с нее, и она

оказалась одетой в чудесное платье — словно маленькая невеста — с венком из флердоранжа на голове и в серебряной фате. Потом кухонный шкаф превратился в гардероб из красивого дерева с золотом и с зеркалом, и он был набит всевозможными нарядами, — все они были для принцессы Алисы, и все отлично на ней сидели. Потом в комнату вбежал прелестный, как ангел, ребеночек, — сам, на своих ножках, — причем личико и глаз у него теперь были ничуть не хуже прежнего, а даже гораздо лучше. Тогда Грандмарина пожелала познакомиться с герцогиней, и когда герцогиню принесли вниз, они обменялись множеством комплиментов.

Фея и герцогиня немного пошептались, а потом фея проговорила:

— Да, я так и думала, что она вам сказала. Тут Грандмарина повернулась к королю и королеве и объявила:

— Мы поедем искать принца Одинчеловекио. Приглашаю вас прийти в церковь ровно через полчаса.

И вот она села в карету вместе с принцессой Алисой, а мальчик мистера Пиклза посадил туда герцогиню, и она сидела на переднем сиденье, а потом мальчик мистера Пиклза закинул подножку, влез на запятки, и павлины улетели, распустив хвосты.

Принц Одинчеловекио сидел один-одинешенек, кушал ячменный сахар и все ждал, когда ему стукнет девяносто лет. Когда же он увидел, что павлины, а за ними карета влетают в окно, он сразу подумал, что сейчас случится что-то необыкновенное.

— Принц, я привезла вам вашу невесту, — сказала Грандмарина.

Как только фея произнесла эти слова, лицо у принца Одинчеловекио перестало быть липким, куртка и плисовые штаны превратились в бархатный костюм персикового цвета, волосы закурчавились, а шапочка с пером прилетела, как птичка, и опустилась ему на голову. По приглашению феи он сел в карету и тут возобновил свое знакомство с герцогиней, с которой встречался раньше.

В церкви были родственники и друзья принца, а также родственники и друзья принцессы Алисы, семнадцать человек принцев и принцесс, ребеночек и толпа соседей. Свадьба была невыразимо великолепная. Герцогиня была подружкой и смотрела на всю церемонию с кафедры, опираясь на подушечку.

Затем Грандмарина устроила роскошный свадебный лир, на котором подавались всевозможные кушанья и всевозможные напитки. Свадебный торт был изящно украшен белыми атласными лентами, серебряной мишурой и белыми лилиями, и он имел сорок два ярда в окружности.

Когда Грандмарина выпила за здоровье молодых, а принц Одинчеловекио произнес речь и все прокричали: «Хип-хип-хип, ура!» — Грандмарина объявила королю и королеве, что впредь в каждом году будет по восьми дней квартальной получки жалованья, а в високосном году таких дней будет десять. Потом она повернулась к Одинчеловекио и Алисе и сказала:

— Дорогие мои, у вас родится тридцать пять человек детей, и все они будут послушные и красивые. У вас будет семнадцать мальчиков и восемнадцать девочек. Волосы у всех ваших детей будут кудрявые. Дети никогда не будут болеть корью и вылечатся от коклюша еще до своего рождения.

Услышав такие радостные вести, все снова прокричали:

— Хип-хип-хип, ура!

— Остается только покончить с рыбьей косточкой, — сказала в заключение Грандмарина.

И вот она взяла рыбью косточку у принцессы Алисы, и косточка немедленно влетела в горло страшному маленькому мопсу-кусаке из соседней квартиры, и тот подавился и умер в судорогах.

Часть III

Роман. Сочинение подполковника Робина Редфорта [3]

3

Девяти лет. (Прим. автора.)

Герой нашего рассказа посвятил себя ремеслу пирата в сравнительно раннем возрасте. Мы знаем, что он стал командиром великолепной шхуны с сотней заряженных до самого жерла пушек гораздо раньше, чем пригласил гостей, чтобы отпраздновать свой десятый день рождения.

Говорят, что наш герой, считая себя оскорбленным одним учителем латинского языка, потребовал удовлетворения, которое всякий человек чести обязан дать другому человеку чести. Не получив этого удовлетворения, он, гордый духом, тайно покинул столь низменное общество, купил подержанный карманный пистолет, сунул в бумажный кулек несколько сандвичей, приготовил бутылку испанской лакричной воды и вступил на поприще доблести.

Пожалуй, скучно было бы следить за Смельчаком (так звали нашего героя) в начале его жизненного пути. Достаточно будет сказать, что мы видим, как он, уже в чине капитана Смельчака, одетый в парадную форму, полулежит на малиновом каминном коврике, разостланном на шканцах его шхуны «Красавица», которая плывет по Китайским морям. Вечер прекрасный. Команда лежит вокруг своего капитана, и он поет ей следующую песню:

Эх, кто на суше, тот дурак!Эх, пират, он весельчак!Эх, тати-тати-та-так!Так!Хор: Наддай!

Простые матросы все вместе подхватили песню своими грубыми голосами в лад с сочным голосом Смельчака, и эти веселые звуки оказали на всех успокоительное действие, которое легче представить себе, нежели описать.

Тут вахтенный на топе мачты крикнул:

— Киты!

Теперь все пришло в движение.

— Где именно? — крикнул капитан Смельчак, вскочив на ноги.

— С носовой части по левому борту, сэр — ответил человек на топе мачты, притронувшись к шляпе.

Так высоко стояла дисциплина на борту «Красавицы», что даже сидя на таком высоком месте, матрос должен был соблюдать ее под страхом, что его казнят выстрелом в голову.

— Этот подвиг совершу я! — сказал капитан Смельчак. — Юнга, мой гарпун! С собой не беру никого. — И, прыгнув в свою шлюпку, капитан, направляясь к чудовищу, стал грести с замечательной ловкостью.

Теперь все пришло в возбуждение.

— Плывет к киту! — сказал один пожилой моряк, следя за капитаном в подзорную трубу.

— Разит его! — сказал другой моряк, совсем еще мальчик, но тоже с подзорной трубой.

— Тащит к нам! — сказал третий моряк, мужчина во цвете лет, но тоже с подзорной трубой.