Роман-воспоминание
Шрифт:
Кабинет Михалкова со всеми телефонами занимал оргсекретарь Ильин, Михалков появлялся на полчаса в день, не снимая пальто, клал руку на трубку вертушки. Любил помогать людям, спрашивал:
– Кому звонить?
Ильин:
– Промыслову. (Председателю Моссовета – А. Р.)
Михалков ( набирает номер ):
– Владимир Федорович? Михалков приветствует. Здравствуйте. ( Прикрывает трубку ладонью .) Что просить?
Ильин:
– Квартиру… Коротун…
Михалков ( в трубку ):
– Я насчет квартиры товарищу Коротуну… Сколько можно, Владимир Федорович, просим, просим, пишем, пишем… Что? ( Прикрывает
Ильин:
– Два года назад… Персональный пенсионер.
Михалков ( в трубку ):
– Два года пишем… Ну, как можно? Старый член партии, персональный пенсионер, а ведь работает, прекрасный писатель… Крепкий мужик… А как же, я его знаю лично, наш золотой фонд… Спасибо, Владимир Федорович, спасибо. Что? ( Прикрывает ладонью трубку .) Как имя-отчество?
Ильин:
– Галина Васильевна.
Михалков ( в трубку ):
– Галина Васильевна… Нет, нет, вы не ослышались. Повторяю: Галина Васильевна.
Ильин:
– Коротун.
Михалков:
– Галина Васильевна Коротун, взяли на заметочку, Владимир Федорович? Спасибо, дорогой, доброго здоровья.
И ничего, сходили такие «опечатки», свои ведь люди, чего там!
Еще в пятидесятых годах, зимой, жил я месяц в Малеевке, за столом со мной сидел некто Поликарпов, человек приветливый, общительный. После обеда мы с ним обычно прогуливались. Как-то он показал на один корпус: «При мне строили».
Оказалось, тот самый Поликарпов, который был «политическим комиссаром», фактическим хозяином в Союзе писателей, оргсекретарем. Мало кто в то время не знал знаменитой сталинской фразы, брошенной Поликарпову, когда тот стал жаловаться на писателей: «Других писателей у меня для товарища Поликарпова нет, а другого Поликарпова мы писателям найдем». На следующий день Поликарпов очутился в Педагогическом институте заместителем ректора по хозяйственной части. В Малеевке, как я заметил, писатели его сторонились, слишком крупная фигура еще недавно. Со мной Поликарпов был прост, приветлив, мы общались.
После смерти Сталина Поликарпова, опять же «как пострадавшего за правду», возвратили на ответственную партийную работу, а оттуда, по требованию Шолохова, назначили на прежнюю руководящую должность в Союз писателей.
Лет через пять отправился я к нему с какой-то просьбой. В приемной сидело несколько человек, ждали Поликарпова. Наконец он появился, проходя к себе, бросил хмурый взгляд на ожидавших, видно, осточертели все эти посетители-просители, увидел вдруг меня, узнал, заулыбался, остановился:
– Ко мне?
– К вам.
– Заходи.
– Я в очереди.
Приветливое выражение мгновенно сошло с его лица, отвернулся, прошел к себе.
Поликарпов разговаривал со мной сухо, казенно, неприязненно, в просьбе моей отказал, был оскорблен тем, что я пренебрег его вниманием, не захотел воспользоваться привилегией, которую он мне предоставил, – пройти к нему, минуя других посетителей. Значит, не их человек, чужой.
Еще ближе я узнал нравы Союза, когда три года возглавлял приемную комиссию Московской писательской организации. Было это в конце шестидесятых, вспоминаю то время с удовольствием: приняли тогда в Союз (с боями!) много талантливых людей. Вот несколько пришедших мне на память имен – это к сведению современных пустозвонов, которые утверждают, что «советской литературы» как таковой вообще не существовало: В. Шукшин, В. Маканин, И. Грекова, М. Рощин, Гр. Горин, Вл. Корнилов, Э. Радзинский, А. Гребнев, Г. Шпаликов, Л. Разгон, Л. Аннинский, Ю. Буртин, Ст. Лесневский, П. Палиевский, В. Кожинов, Е. Солонович, В. Орлов. А ведь я назвал малую долю тех, кого приняли за три года… Кстати сказать, за время моей работы в комиссии мы отказали в приеме 130 литераторам. Через некоторое время я почти всех их нашел в списке членов Союза.
Как председатель приемной комиссии, я входил в состав секретариата Московской писательской организации. В марте 71-го года меня в секретариат не ввели и от руководства комиссией отстранили – я отказался одобрить исключение Солженицына из Союза писателей. Замечу кстати, что я ни разу – ни устно, ни письменно – в подобного рода акциях не участвовал, ни под одним «осуждающим» или «одобряющим» письмом моей подписи нет. Последний случай с «Метрополем» в 1979 году. Позвонили из Союза, попросили «просто прочитать». Я ответил:
– Среди авторов «Метрополя» много моих друзей, и если я захочу его «просто прочитать», то возьму у них, а не у вас. Вам требуется осуждение альманаха, от меня вы этого не дождетесь.
Впоследствии я просмотрел «Метрополь». Да, там есть слабые вещи, есть и обычная, например для Виктора Ерофеева, пошлятина, но там выступили такие писатели, как Аксенов, Ахмадулина, Битов, Вознесенский, Липкин, Лиснянская. И дело не в том, кто и что там опубликовал, а в том, что «Метрополь» был первым отчаянным прорывом в бесцензурную печать, мужественной попыткой сбросить с литературы оковы государственно-партийного контроля, разорвать щупальца чудовищного, но уже начавшего издыхать спрута, утверждением права писать свободно. Недаром так перепугалось начальство, не случайно устроило вселенскую проработку, привлекло к этому десятки литераторов. Пусть публично осудят отщепенцев! И многие осудили. Думаю, руководство Союза не рассчитывало, что я буду в их числе, достаточно хорошо меня знало. И я их хорошо знал, видел их игры со мной, держат «на карандаше». Верченко, секретарь Союза, сказал: «Что-то много к тебе иностранцев ездит на дачу». Я ответил: «"Тяжелый песок" издают во всем мире, вот иностранцы и ездят». Как-то позвонил мне из американского посольства советник по культуре, пригласил на спектакль приехавшего в Москву театра двух актеров. Тем же вечером звонит мой однополчанин по 4-му гвардейскому стрелковому корпусу Костя Данилин: «Толя, что у тебя за связи с американским посольством?» В армии Костя был особистом, после войны служил в той же системе, однако не побоялся, предупредил. Хороший парень, я вывел его в «Тяжелом песке» под фамилией Данилов.
В опубликованных ныне архивах КГБ обнаружился доклад в ЦК партии о том, что рукопись романа «Дети Арбата» «представляет большой интерес для центров идеологической диверсии». Естественно, это отражалось на отношении ко мне в Союзе писателей, ущемляли даже по мелочам.
25 января 1983 года в Доме литераторов устроили вечер памяти писателя Александра Бека. Приурочили к его восьмидесятилетию. Казалось бы, такой вечер должен был вести я – председатель комиссии по литературному наследию Бека. Не допустили. Поручили вести другому.
Я принял это спокойно. Но лишить себя трибуны не позволил – Бек был моим другом. Пришел и выступил. Я сказал:
– «Волоколамское шоссе» Бек писал в сорок втором году, в самый разгар войны, опубликовал в сорок третьем. Эту великую книгу написал не писатель с майорскими погонами, а рядовой солдат из ополченцев. Мы, люди, прошедшие войну, знаем, что это такое. Сколько километров на попутных машинах, а то и пешим порядком должен был отмахать, сколько бумажек и мандатов предъявлял на контрольно-пропускных пунктах рядовой, в неуклюже сидящей на нем шинели, не умеющий стоять по стойке «смирно», да еще однофамилец гитлеровского фельдмаршала Бека и по отчеству «Альфредович». Рядовой Бек все это преодолел и первый написал книгу о Победе, потому что то сражение было нашей первой победой, написал в разгар боев, не ожидал и не получил никакой награды. За всю свою жизнь Бек не был награжден ни одним орденом, ни за войну, ни за литературу.