Роман женщины
Шрифт:
Она позвонила. Незнакомый ей человек отворил калитку и окинул ее взглядом, в котором выражалось и удивление и беспокойство. Он как-то нехотя отворил двери, как будто недоумевая, кто бы мог приехать в замок.
— Что вам угодно, сударыня? — спросил он.
— Я желаю видеть графа д’Ерми.
— Разве не известно вам, сударыня, что граф никогда не принимает или, лучше, не принимает более.
— С каких пор?
— Со дня смерти его дочери.
Г-жа де Брион и Марианна вздрогнули: вот
— Друг мой, — сказала Марианна, обращаясь к слуге, — позови сюда садовника Жака.
— Его нет здесь более.
— А Петр?
— Граф отослал всех людей, знавших его дочь.
— Нам необходимо видеть графа.
— Это невозможно. Впрочем, в эти часы он всегда гуляет в парке.
— Сделай же одолжение, друг мой, — сказала Мари своим нежным голосом, — дай войти нам, ради Бога, потому что дело идет о моем спокойствии и о спокойствии графа.
В просьбе этой было столько грусти и настояния, что слуга молча растворил двери и пропустил посетительниц.
— Сейчас граф вернется с прогулки, — сказал немного погодя слуга, — не угодно ли вам будет подождать его в зале?
— Где он бывает обыкновенно?
— В комнате своей дочери.
— Мы лучше пройдем туда.
— Граф запретил входить туда.
— Не беспокойся, друг мой! Господин твой не рассердится, если мы нарушим этот запрет.
— В таком случае я провожу вас.
— Не надо; мы и сами найдем дорогу.
Мари вошла наконец в свою комнату; ничего не изменилось в ней: картины, мольберт — все было на том же месте, на котором она видела их в последний раз. Она заглянула в соседнюю комнату, занимаемую Клементиною, — и там все было по-прежнему.
Какая ужасная ирония в неодушевленных предметах!
— Отец мой еще любит меня, — сказала она Марианне, и, упав на колени, она стала молиться.
Потом Мари приподняла гардины окон и, выглянув в окошко, вспомнила, как провожала взглядом Эмануила и отца, отправлявшихся на охоту; теперь же она увидела какую-то тень, приближающуюся к замку.
— Вот он! — воскликнула она. — О, Боже мой! Благодарю тебя за сохранение жизни отца! — прибавила она, едва сдерживая страшное биение сердца.
И точно: граф приближался — и чем ближе подходил он, тем сильнее слезы лились из глаз молодой женщины. Его нельзя было узнать — так он изменился. В длинной, траурной одежде, он, казалось, в один год состарился на 20 лет, щеки его впали, волосы поседели, стан согнулся…
— Бедный, бедный отец! — сказала Мари. — Как переменился он! Марианна, — прибавила она, — оставь нас, я одна хочу поговорить с ним.
В эту минуту на лестнице послышались шаги графа. Мари откинула вуаль и уселась у мольберта, напротив зеркала, чтоб видеть, как войдет ее отец.
Едва
Бедная женщина думала, что она не переживет этой минуты: но граф тихо приблизился к ней и сказал нежным голосом:
— Дитя мое, что ты тут делаешь?
Г-жа де Брион встала, думая, что она так изменилась, что даже отец не может узнать ее; но, взглянув на него, она заметила, что, несмотря на спокойствие и ласковость графа, — взор его был как-то странен и неподвижен.
— Прости меня, отец! — проговорила она, бросаясь ему в ноги.
Улыбка сомнения пробежала по бледным губам д’Ерми.
— Простить тебя! В чем, дитя мое? — отвечал он. — Не за то ли, что ты дотрагивалась до кистей, которыми рисовала Мари, и хотела докончить начатую ею картину, чтоб заставить меня веровать, что дочь моя приходит сюда по ночам и продолжает свою работу? Но ведь я не сумасшедший: я знаю, что дочь моя не может уже прийти сюда… она умерла!
Мари отступила и побледнела: ей стало страшно.
— Отец! — проговорила она дрожащим голосом. — Ты не узнаешь меня?
Старик отрицательно покачал головою.
— Вглядись в меня хорошенько, — продолжала она. — Ты разве не видишь, что я дочь твоя?
— Вы? — отвечал граф. — Нет, нет! У меня точно была дочь, но она умерла.
И крупная слеза покатилась по щекам старика; голова его опустилась.
— Боже мой! Боже мой! — вскричала Мари. — Я убила и его рассудок, и его сердце. Отец! Добрый отец! — продолжала она, хватая его за руки и усаживая его. — Дочь твоя покинула тебя; но она жива еще, она любит тебя, она вернулась к тебе, она у ног твоих, она целует твои руки, твоя дочь — я!
— Вы? — проговорил граф, рассматривая Мари тем неподвижным взором, который так пугал бедную женщину. — Да, вы точно похожи на нее; но — как живые походят на мертвых и вещество — на дух. Да, я знаю вас, потому что вы приходите ко мне по ночам и говорите мне о ней. Вы — видение, мечта; но не дочь моя: у меня была всего одна — и я знаю, что ее нет на свете.
Мари отошла от него. Граф оставался без движения.
Тогда она растворила дверь, и, не сводя глаз с отца и боясь, чтоб он не позвал ее, Мари вышла.
Ей стало страшно: весь дом казался ей совершенно другим, как будто его населяли какие-то духи, и бедная Мари пробегала коридоры, преследуемая на каждом шагу тем тайным ужасом, которое наводит безумие на людей, сохранивших еще рассудок.
Эти несчастия так поразили рассудок бедной женщины, что она сама была близка к помешательству. Она беспрестанно сжимала руками голову, как бы желая удержать в ней сознание, готовое ее оставить. Наконец она дошла до комнаты своей матери, в которой уже молилась Марианна.